Операция 'Бассейн с подогревом' - [4]

- А мне не все равно, где ты будешь жить! - орал багровый дед Эмма. - И если тебе это все равно, то ты у меня будешь жить в Америке! Потому что мне это далеко не безразлично!

Мама время от времени перебивала этот бой быков замечаниями типа: "У него есть отец, пусть он и решает", или "Прекратить агитацию населения!": или "Тише - соседи. Вы еще сделаете нам хорошие неприятности с вашей Америкой вместе", но дед не обращал на нее никакого внимания. На следующий день, несмотря на дедушкины обещания к разговорам об отъезде не возвращаться, тема эта была затронута вновь, на сей раз в присутствии папы, позиция которого с самого начал была колеблющейся. Мама по-прежнему принимала дедушкины аргументы в штыки; я же решил отмалчиваться, чтобы не выводить старика из себя.

Однако уже через две-три недели чуть ли не ежевечерних дискуссий даже неискушенный наблюдатель (дедушкина вторая жена) мог легко заметить, что дедушкин натиск не проходит для мамы бесследно. Во-первых, мама уже возражала не на каждое дедушкино слово, а только на через одно, что для нее было весьма нехарактерно, а во-вторых, ее почему-то стали интересовать чисто технические подробности устройства бассейнов с подогревом, как например, способы контроля температуры в холодную погоду, зависимость температуры воды от общего веса купающихся и т. д., а может быть, она просто хотела таким образом переменить тему разговора. Что касается папы, то амплитуда его колебаний в ходе дискуссий все увеличивалась, и если поначалу он, казалось, был полностью на стороне дедушки, то вскоре маме каким-то хитрым маневром удалось переманить его на свою сторону, а затем, целых пять дней папа придерживался нейтралитета, после чего он снова попал под дедушкину идеологическую атаку и втихомолку бежал в дедушкин лагерь, где и оставался вплоть до семейного совета.

На семейном совете, проходившем в конспиративных целях под выкрики "Шайбу! Шайбу!", доносившиеся из недр телевизора "Рубин", большинством голосов (дедушка и папа - "за", мама и я - "воздержались", дедушкина вторая жена - "против": ее поташнивало в самолетах) мы приняли решение ехать в Америку, а в конце зимы подали документы на выезд. Причем, папа на голосовании предпринял было робкую попытку саботажа - не исключено, что за ночь до голосования он снова подвергся маминой обработке, но когда на его провокационный вопрос: "А что я буду делать в этой твоей Америке?", дедушка задал ему встречный вопрос: "А что ты делаешь тут?" и не получил удовлетворительного ответа, исход голосования был предрешен.

4. МОЙ ДРУГ СЕВКА

В шестнадцать я часто болел. Насморк, кашель, менингит, воспаление среднего уха, ангина. Заболел, выздоровел, снова заболел, опять выздоровел. Весь десятый класс видится старой историей болезни с подтеками канцелярского клея и черно-белыми иллюстрациями рентгеновских снимков. А вот мое легкое той зимой. Где вы видите опухоль? Не выдумывайте. Это химиката пятнышко.

Во время болезни ко мне приходил Севка - слушать музыку, делиться сплетнями, но, в основном, отговаривать уезжать. Его мама, арфистка тетя Стелла пела ту же, примерно, песенку, но в несколько иной аранжировке. "Чем ты там их будешь брать, Витя?" - встречала она меня в дверях одним и тем же вопросом, когда я забегал к ним за Севкой. Кого "их", и куда их надо было брать - я четко не понимал, но уточнять не хотел - дома мне советовали ни с кем, даже с близкими, ни в какие споры, связанные с предстоящим отъездом, не вступать. А Севка - тот прямо говорил, что мне там будет хуже, чем самому последнему негру. И хотя по рассказам дедушки, неграм там было не так уж плохо, но опять-таки на политические темы я старался не говорить, даже со своим лучшем другом Севкой. И уж разумеется в том, что к идее переезда я был безразличен, я бы не признался ему ни за какие коврижки. Наоборот, на людях мой энтузиазм не знал границ. Вполне возможно, что Севка догадывался о двойственности моей позиции и своими доводами старался вызвать меня на откровенность или, по крайней мере, уличить в неискренности. А может быть, ему просто было жаль терять друга, и потому вплоть до самого нашего отъезда он не прекращал меня обрабатывать. Хорошо, что дедушка Эмма не был свидетелем этих Севкиных выступлений, а то Севке точно не поздоровилось бы. Подобные разговоры, по мнению дедушки, ослабляли боевой дух, столь необходимый нашей семье для успешного осуществления операции "Бассейн с подогревом" (или "БСП") - такое кодовое название мы дали нашему предстоящему перемещению на Запад. Тем более, дедушка не потерпел бы подобных разговоров от Севки. Севку дедушка почему-то считал наркоманом и развратным типом, оказывающим на меня плохое влияние. Первое было явным заблуждением - Севки и сигарет почти никогда в рот не брал, не то что дури. Что касается разврата, то и тут дедушка был далек от истины; конечно, если не считать того случая, когда Севкин двоюродный брат, вернувшись из армии, затащил его к одной продажной женщине, она жила на Садовой, и угостил ею. Но разве это разврат? Это скорее ритуал посвящения в таинства любви, а не разврат. Поначалу Севка у нее в гостях жутко растерялся, но когда та, повернувшись к нему спиной, показала на пальцах что куда, он довольно быстро освоился - способный был и давай вовсю проказничать. Очень Севке у нее понравилось в тот вечер, и на женщин с тех пор стал глядеть он с новым каким-то пониманием.