Операция «Аурум» - [45]

XVIII

Щекочихин, молодой, чернявый паренек, с глазами, исполненными какой-то скрытый печали, внимательно слушал майора Рахимова. Потом вдруг перебил:

— Вы бы еще начали с исторического значения свержения царского самодержавия. Что вы мне все так разжевываете, как будто я идиот. Я вас понял. Не дурак. Между прочим, в консерватории учился, а школу всего с тремя четверками закончил. Я из тех, кому тюрьма на пользу пошла. Вас интересует какой-то человек? Так и говорите. Все, что смогу, — сообщу. Опротивели мне уголовники, особенно такие, что из себя «паханов» и «философов» корчат! Ух, как я их ненавижу. Одно затруднение — провалы в памяти. Все марафет проклятый.

— Что? — не понял Рахимов.

— Марафет. Морфий, значит, наркотик. Хуже, чем рабом быть где-нибудь в древнем Риме.

— Да уж, — посочувствовал майор. — Наркотики — страшная штука. А сейчас как вы себя чувствуете?

— Полный порядок! Чудо произошло. Я совсем безнадежный был. А врачи вытащили прямо с того света. Сейчас я в форме. А тогда, когда попался на грязном деле, я, по сути дела, невменяемым был. Готов был ограбить все аптеки мира.

— Начальство отзывается о вас очень положительно. Есть представление к досрочному освобождению. Работаете хорошо, руководите музыкальным кружком...

— Да вроде бы так. Надоело «бичевать». Выйду, на Маринке женюсь. Давно б женился, если бы этот не подвернулся.

— Кто?

— Ну, этот самый... Не помню, как его звали. Если бы увидел негодяя, может, и вспомнил бы, узнал бы.

— Знаете что? Мы сейчас покажем вам в кинозале пленку. На ней засняты разные люди. Может быть, заметите старого знакомого? Человеческая память — явление удивительное. Один португалец, кажется, ударился головой и заговорил по-французски, хотя раньше французского не изучал. Или наоборот было — француз ударился и заговорил по-португальски. Потом выяснилось, что в детстве сосед у него был француз или португалец. Малыш, сам того не замечая, уложил на полочку памяти чужой язык. А после травмы и обнаружилось... Словом, если согласны, идемте.

Застрекотал кинопроектор. На экране возникли картинки жизни огромного города. Рахимов понимал, как тяжело этому парню, роковым образом попавшему в беду, смотреть на оживленные улицы, на веселых, нарядно одетых юношей и девушек, его сверстников.

Наконец, кинокамера стала сосредотачиваться на отдельных людях, показывать их крупным планом. Один... Другой, третий...

— Ну, — спросил Рахимов с замиранием сердца.

Парень сглотнул слюну, произнес осипшим голосом:

— Сейчас... Прошел один. В музучилище с сестренкой моей учился. Скрипач. Теперь, наверное, уже в консерватории...

Камера остановилась на «Жигулях» с открытым капотом. Кто-то, нагнувшись, копался в моторе. Рахимов затаил дыхание; узнает или не узнает?!

Олег Сагитов разогнулся, и теперь стоял выпрямившись, вытирая руки белым платком. Внимательно оглядел руки, подошел к урне и бросил туда платок. Вынул сигареты.

Щека парня, смотревшего фильм, слегка дернулась, он подался вперед. Пленка кончилась. Вспыхнул свет. Щекочихин сидел, прикрыв глаза руками, как бы силясь что-то вспомнить.

— Еще раз, если можно, — тихо прошептал он, словно опасаясь, что спугнет видение прошлого. — Все не надо. Концовку. Автомобиль.

Икрам потом рассказывал, что просто сам не знает, как его тогда не хватил микроинфаркт. Сердце его готово было выскочить из груди. Неужели узнал?

И снова Олег Сагитов стоял и вытирал запачканные руки белоснежным носовым платком. Вытер. Скомканный платок бросил в урну...

— Мессир! — вскричал вдруг Щекочихин. — Его звали Мессир!.. Это он. Ну, конечно, он. Только тогда он был чуть помоложе. Мессир, голубчик, как же ты мучил меня! Он умел доставать марафет. Так мы и познакомились. Он и в ювелирку меня послал из-за марафета. Сказал, всегда будет. Ах, Мессир!

— Мессир — кличка? — спросил Рахимов, стараясь не выдать своего волнения.

— Да... — рассеянно ответил Щекочихин. — Фамилии его я не знал. Он так себя и называл — Мессир. Еще он хорошо говорил по-английски. Я ему еще сказал однажды, когда он не хотел мне дать дозу: «Образованный садист!» Ох, у него и удар! Тогда я его почувствовал.

«Ну, вот, кажется, и конец приходит Олегу Сагитову, — ликовал Рахимов. — Ах, как уютно он себя чувствовал под защитой презумпции невиновности!»

— Вы правы, товарищ полковник, — согласно кивнул эксперт — аккуратный старший лейтенант с университетским значком на мундире. Такой чистенький, вылощенный, что хоть на выставку его, если бы, конечно, бывали выставки образцовых старших лейтенантов. — Я тоже считаю, что преступник хотел переплавить золото с одной целью — чтобы было удобно его реализовать, перевозить и так далее. Не будет же он с весами стоять на базаре и кричать: «Кому высокопробное, годное к употреблению, золото в пластинах?» А статуэтку он почти без риска мог отнести в ювелирную мастерскую, сказав, что она фамильная, родовая и изготовить из нее кучу всяких безделушек.

— Может он самостоятельно переплавить пуд золота? — поинтересовался Махмудов.

— В домашних условиях это практически невозможно. Требуется температура не ниже тысячи двести по цельсию. Для этого необходимо использовать промышленное напряжение.