Опекун для юной девы - [5]

— Погода, Алексей. Всего лишь погода. И дети.

Последнее было сказано таким тоном, словно одна только мысль о полном самолете детей, стоящим посреди его базы, ввергала начальника в пучину головной боли, не менее сильной, чем терзала сейчас виски пилота.

— А скажите, господин Вэнэг, — сама мысль о том, что этот милейший молодой человек только что, не шевельнув и пальцем, ковырялся в его сознании, словно на старом чердаке, выискивая необходимые ему вещи, уже вызывала легкую дурноту, но надо было выяснить главное, — может ли установленный вами факт отсутствия злого умысла служить смягчающим обстоятельством и как-то способствовать нашему возвращению на родину?

— Ир го тэ Вэнэг звучало бы правильней, — начальник сибирских пограничников встал, подошел к окну, полюбовался на самолет, застывший посреди вверенной ему базы. — И обращение «господин» у нас не используется. Принято говорить «светлейший». Обращение по имени с добавлением этого слова так же является и вежливым, и корректным, даже если младший обращается к старшему, а подчиненный к начальнику. Возможно, даже более вежливым, чем по фамилии.

— А если я обращусь к вам согласно вашим правилам вежливости, вы мне ответите?

Светлейший ир го тэ Вэнэг неторопливо вернулся и вновь сел в кресло напротив.

— Вы ведь сами знаете ответ, Алексей. Из Сибирии не возвращаются. Никто. Никогда. Вне зависимости от причины.

Ковригин сглотнул. Светлейший был прав, именно этого ответа он ждал и боялся. И отчаянно надеялся не услышать. Ведь все же, несмотря на свои чудовищные методы добывания информации, начальник базы был весьма доброжелателен, комната, где они сидели, походила скорее на гостиную, нежели на камеру предварительного заключения, да и вокруг самолета никто с пулеметами не выстраивался.

— И что же нас ждет… здесь?

— Здесь пока что ждем мы, светлейший командир воздушного судна. Пока еще командир… Как все же красиво вы именуете свои самолеты, — начальник базы откинул голову на спинку кресла, помолчал, не то закрыв глаза, не то разглядывая потолок, кто его поймет за очками. Затем вновь взглянул на собеседника. — Принимать решение о вашей дальнейшей судьбе — не в моей компетенции. Мы ждем прибытия Верховного Куратора. Он уже извещен об инциденте, но ему понадобится еще часа два, а то и три, чтоб до нас добраться. А тем временем, нам привезут чай, и даже что-нибудь к чаю. И я смогу угостить и вас, и ваш экипаж, и даже пассажиров. Как голова, полегче?

— Можно сказать и так, — Ковригину казалось, что легче не будет уже никогда. Дома ждала жена. Заканчивала школу дочь. Лежал в коридоре, положив морду на его тапки, старый Джулька. Один взмах крыла. Одна маленькая ошибка в расчетах…

— Тогда идемте, надо успокоить ваших пассажиров. Паника на борту нам ни к чему, верно? Скажете им примерно следующее…

* * *

Паники не было. Была непроглядная тьма и липкий, вязкий страх. Страх мешал говорить, кричать, двигаться. Иногда казалось, что страх мешал даже дышать. Но они все еще дышали. А значит, жили.

Жили, несмотря на то, что оказались в этой страшной Сибирии. Их не разметало на атомы при пересечении границы. И голос, что сообщил им об их местонахождении, был вполне человеческий. А больше не было ничего. Долго. Очень.

Потом загорелся свет. Слабый, словно на взлете или посадке, но после непроглядной тьмы и он был чудом. В проходе появился командир корабля и попросил минуту внимания.

— Как вы уже, наверное, слышали, наш самолет совершил вынужденную посадку на военной базе Сибирии. При прохождении через грозовой фронт самолет получил ряд повреждений, поэтому взлететь мы пока не можем, — командир чуть заметно поморщился от этой «не совсем, чтобы правды», но, признавая правоту светлейшего хозяина положения, вынужден был продолжить «успокаивать пассажиров». — Вопреки ожиданиям, представители местной власти встретили нас довольно дружелюбно. Нам была предоставлена помощь в устранении повреждений. Сейчас рассматривается вопрос о предоставлении гостиницы для пассажиров и экипажа на случай, если устранить поломку сходу не удастся. Кроме того, в течение ближайших двадцати минут нас обещали угостить местной выпечкой, а наши бортпроводницы с удовольствием нальют вам чая.

— Но, Алексей Викторович, — Татьяна, старший бортпроводник рейса, тихонько тронула его за локоть, — мы не сможем сделать чай, кухонное оборудование вышло из строя.

— Оно либо уже работает, либо заработает в течение пары минут, — успокоил ее Ковригин. И вновь обернулся к пассажирам. — Так же меня просили сообщить вам, что пока вопрос о нашем юридическом статусе в этом государстве решается, покидать самолет никому не позволят. Поэтому ближайшую пару часов придется, видимо, провести здесь.

— А почему ничего не видно в иллюминаторы? — в него тут же полетели вопросы.

— А мы правда стоим на земле?

— Ну вы же самолет покидали!

— А что там, вокруг?

— А вы видели монстров?

— А они правда люди?

— Нас всех убьют?!! — самый громкий, самый надрывный.

* * *

Он появился и не через час, и не через два. Позже. Много позже. И чай был весь выпит, и булочки съедены. И попы нещадно болели от бесконечного сидения, и языки — от бесконечного выдвижения версий их дальнейшей судьбы. Кто-то даже спал, хотя — удивительно, как мог этот «кто-то» иметь столь крепкие нервы.