Опасный замок (сборник) - [68]

– Сосед, – сказал наконец судья, – я не думал, что вы были замешаны в деле 1745 года.

– Что ж тут странного, что человек участвовал в деле 1745 года? – сказал Геррис с презрительным спокойствием. – Мне кажется, и ваш отец следовал за Дервентуотергом в 1715 году.

– Я потерял половину своего состояния, – отвечал Фоксли, – и его едва не повесили вдобавок! Но это другое дело, ибо 1715-й – не 1745-й. Притом же мой отец получил прощение, в то время как вы, кажется, не получали.

– Может быть, вы ошибаетесь, – сказал Геррис равнодушно, – но если я его и не получил, то есть нас человек пять-шесть, на которых правительство смотрит сквозь пальцы, лишь бы мы никого не трогали.

– Но вы были замешаны в заговоре, – сказал письмоводитель, считавший обязанностью выказывать преданность правительству. – Господин судья Фоксли не может принять на себя ответственность, оставив вас на свободе, когда ему известны ваше имя и фамилия. Против вас существует указ государственного секретаря.

– Все это неочевидно, господин письмоводитель, – отвечал Геррис, – кто поверит, что спустя такое продолжительное время государственный секретарь мог помнить о нескольких несчастных участниках погибшего дела.

– Но во всяком случае, кто оказался под подозрением у правительства, того может и должен арестовать мировой судья…

– Предположив это, мистер Фаггот, – отвечал Геррис, – я потребовал бы у судьи предъявления указа.

Письмоводитель порылся в портфеле, нашел бумагу и подал сквайру, ожидая с беспокойством последствий. Геррис спокойно прочел и сказал:

– Если бы мне ее предъявили в моем доме, я бросил бы ее в огонь вместе с мистером Фагготом.

И, бросив одной рукой декрет в камин, он другой схватил письмоводителя за грудь, потрясая его так, что бедный Фаггот дрожал, как куропатка в когтях ястреба, но он отделался, впрочем, одним страхом, ибо Геррис скоро выпустил его.

– Насилие! Возмущение! – закричал Питер Пибль, вспыхнув при виде оскорбления Николса Фаггота.

Но крики его были заглушены громовым голосом Герриса, который, кликнув Кристела Никсона, велел ему отвести бедняка на кухню, накормить и напоить до отвала, дать гинею и выпроводить за дверь.

Питер Пибль позволил увести себя без затруднения.

Тогда Геррис обратился к судье, который побледнел, подобно своему письмоводителю.

– Добрый сосед, – сказал он, – вы явились сюда по моему призыву в качестве друга, для убеждения этого упрямого молодого человека в том, что я имею над ним право. И поэтому не думаю, чтобы вы подняли вопрос по поводу старого забытого дела.

– Гм, сосед Инголдсби, – сказал он, – может быть, это справедливо… Но, рассудите сами, водя с вами, можно сказать, дружбу, разделяя хлеб-соль, я не старался входить в ваши частные дела… Но когда есть декрет, когда имя и фамилия обозначены, подтверждены свидетелем… надо же мне исполнять свою обязанность.

Судья встал и постарался изобразить храбрость. Считая минуту удобной для моего освобождения, я стал возле судьи и Фаггота и сказал вполголоса, что они могут рассчитывать на мою поддержку.

Геррис посмеялся только нашему грозному ополчению.

– Добрый сосед, – сказал он судье, – вы упоминаете о свидетеле. Неужели этого нищего, этого полоумного вы считаете компетентным свидетелем?

– Но вы не отрицаете, что вы Геррис Берренсворк, о котором упоминается в декрете государственного секретаря?

– Как я могу что-нибудь утверждать или отрицать по этому поводу! Декрета не существует.

– Но вы не отрицаете, что вы индивидуум, упомянутый в декрете, который вы уничтожили собственными руками?

– Я не стану отпираться ни от моего имени, ни от моих действий, мистер Фоксли, когда компетентные власти потребуют у меня отчета; но буду сопротивляться всякой попытке проникнуть в мою жизнь или овладеть моей особой. Надеюсь, что вы, добрый сосед, и вы, мистер Фаггот, исполнили свою обязанность, для которой были призваны.

Судья посмотрел на письмоводителя, письмоводитель на судью. Первый произнес: «Гм!» Второй прибавил:

– Так как декрет уничтожен, то я полагаю, господин судья, что вам нечего приступать к аресту.

– Да, Ник, я думаю, что это было бы не совсем благоразумно. Дело 1745 года – старое дело. Мне кажется, самое лучшее, что мы можем сделать, это сесть на лошадей и зажмурить глаза на все случившееся.

– Совершенно согласен, – отвечал сквайр, – но перед отъездом, я надеюсь, вы подкрепитесь немного, и мы расстанемся добрыми друзьями.

– Пожалуй, – сказал судья, отирая лоб.

– Кристел Никсон! – закричал Геррис, – принеси нам вина и стаканы.

Пока слуга вышел исполнять приказание, последовало молчание, которое я и прервал, обращаясь к судье.

– Мистер Фоксли, – сказал я, – мне нет прямого интереса входить в ваш спор с мистером Геррисом. Осмелюсь только заметить, что меня, верноподданного короля Георга, вы оставляете под арестом у человека, которого имеете повод считать врагом ганноверского дома. Я спрашиваю вас, не противоречит ли вашим обязанностям это поведение? Я прошу вас дать почувствовать мистеру Геррису, что он поступает со мной беззаконно, и потрудитесь принять меры к моему освобождению.

– Молодой человек, – сказал судья, – припомните, пожалуйста, что вы находитесь под властью… под законной властью вашего опекуна.