Опасный лаборант - [6]

Щёлкнул замок ванной комнаты, вышел Казаков в одних джинсах, влажный после душа. Крупный, весёлый, выше Муромцева, старший научный сотрудник лаборатории экологии бентоса был опытным водолазом и являлся вторым по значимости в отряде после Рощиной.

– Здравствуйте, Виктор Николаевич, – приветствовал его Муромцев, стараясь не показывать волнения.

– Денис! Как город, насмотрелись на красоты?

– Ничего так, – при воспоминании о трущобах всё внутри переворачивалось. – Вы тоже смотрели?

– Белкина навещал. Я тут Михаил Анатольевичу рассказывал, – Казаков энергично протёр короткую курчавую шевелюру гостиничным полотенцем.

– Как он? – с живостью спросил Муромцев.

– Плохо. Ещё от наркоза не отошёл. Стали операцию делать, а он взял и умер на столе. Еле откачали. Плохо экспедиция началась.

– Это случайность, – возразил Смольский.

«Знал бы ты», – мысленно съязвил Денис.

– Случайность есть непознанная закономерность, – авторитетно заявил Казаков. – Вот сейчас расскажу. Три года назад в Баренцевом море дело было. Мы обскребали драгой возвышенность Персея на предмет тамошнего ксенобентоса. И случилось так, что у нас оборвался трос. Делать нечего, надели на меня трёхболтовку и я полез спасать наш драгоценный ИС-1. Погрузился на сорок пять метров. Темно, вода мутная, не вижу ни черта. Пока добрался до короба, минут пятнадцать прошло и тут отрубается компрессор. По рации сообщают, что сломался шток насоса. Трандец, приплыли. Страшно, я вам доложу. Под тяжким-то гнётом водяной толщи, без подачи воздуха. Да ещё клапан подтравливает, как потом выясняется в процессе застревания. Начинает обжимать. Глаза лезут из орбит. Задыхаюсь, но держу себя в руках, не паникую, чтобы лишний кислород не расходовать. Ребята начинают качать ручной помпой, меня спешным порядком выдёргивают наверх. Без выдержки, на неё всем плевать, разоблачают и – в барокамеру. Ничего, полежал пять часов, обошлось.

– Это вы недолго на грунте проработали, – припомнил режимы декомпрессии Муромцев.

– Да, повезло, Денис. Драгу злополучную мы бросили. Водолазов в отряде больше не было, а меня под воду Швецов не пустил. Хватит, говорит, рисковать здоровьем из-за железа, пока там не остался.

– Не остались же, – с наигранным оптимизмом констатировал Муромцев, который изрядно нервничал.

Он не ждал стука в дверь с требованием «Откройте, полиция!», хотя опасение лежало на дне души как стелька в ботинке, но проявить нервозность и вызвать расспросы, от которых не сможет уйти, и обязательно проговорится, боялся. Непонятно, какие последствия вызовет его рассказ о драке с местными, в которой он пырнул человека ножом. Окровавленная наваха по-прежнему лежала в переднем кармане джинсов. Муромцев не смог заставить себя её выкинуть, просто запихал поглубже, чтобы не отблескивал красивый латунный хвост. Джинсы сидели свободно, нож практически не выпирал. Натёкшая с него кровь пропитала чёрную ткань, но была почти незаметна. На всякий случай, Денис залихватски запустил большие пальцы в карманы, а кистями прикрыл подозрительные места. Он старался держаться раскованно, тем более, что деваться из комнаты было некуда.

– Но шансы застрять у вас имелись, – заметил Смольский.

– Да нет, остаться на дне шансов у меня не было, ребята бы вытащили, – Казаков задумался, глаза его остановились, будто водолаз вглядывался в бездну. – Но проклятая закономерность взяла своё. Через неделю Степан Алексеевич Шаргин у Максимова в отряде сорвался со спускового конца и ушёл на глубину девяносто метров. Получил тяжёлый обжим. Грудь в шлем вдавилась, перелом ключиц, рёбер, повреждение лёгких, трещины в черепе. Шланг не оборвался, но, в общем… Пока второго водолаза спустили, пока их подняли, время ушло. Да и сделать ничего было нельзя. Его переломало всего, кровь из ушей, из носа, кажется, из глаз шла. Шаргина сразу отправили на Новую Землю, оттуда бортом в Петербург… Пока ехал, развился отёк мозга. Так Степан Алексеевич и умер в Военно-Медицинской Академии.

В номере повисло тягостное молчание. Муромцев сглотнул.

– Пришельцы спусковой конец обрезали? – спросил он.

– Вряд ли, – ответил Казаков. – Скорее всего, сами виноваты, недосмотрели, что конец перетёрся. Там нет амфибий и наутилусов, которые могли бы перегрызть. Да и расследование показало, что произошёл обрыв, а не механическое повреждение.

Смольский смотрел на него снизу-вверх, выпятил слегка грудь, вступая в настоящий мужской разговор, и сказал, вложив в голос побольше весомости:

– Я об этом слышал. Думал, что только нам не повезло. Я был в той проклятой комплексной экспедиции Академии Наук, только в отряде у Пащенко. Делали ему дисер по волнам ксеноинвазии в арктических водах, – он качнул головой и, как показалось Денису, злобно блеснул очками. – Отбирали в жёлобе Святой Анны донно-каменный материал и осадки скальной драгой. На проходке профиля на глубине шестисот метров у нас застряла СКД-3. Встала намертво, не вытянуть. Обводным тросом тоже не перевернуть, как будто прилипла к грунту или набрала чего-то такого… сверхтяжёлого. Гидролокатор показывает крупные камни на дне и нашу драгу среди них. Делать нечего, давай тягать, и тут пожар в машинном отделении. Все кинулись бороться за живучесть. Драгу, в конце концов, бросили, не смогли поднять. Господин Пащенко рвёт и мечет, потому что за драгу институту платить. И тут повариха отравилась из-за несчастной любви. Надя такая была, если помните, Виктор Николаевич? Этот случай даже комментировать не буду… На судне кошмар какой-то нереальный. Дуру самолётом санитарной авиации вывозили. Мы за пять часов взлётно-посадочную полосу на льду обустроили. Без всяких тракторов и бульдозеров, вручную. Вот такая череда чрезвычайных происшествий. И у каждой была своя, независимая от остальных, но вполне объяснимая причина.