Опасный круиз - [5]

Мы оставили кукол чинно сидеть на бледно-розовых полках, и несколько минут спустя я очутилась на солнечной и почти пустой улице.

Я отправлялась в круиз! Лицо у меня горело, я почти бежала. Я чувствовала себя немного виноватой в том, что умение Эдварда Верритона разбираться в людях так подвело его на этот раз. Но он ни за что не принял бы меня, если б я показала, какая есть на самом деле.

Я пошла медленнее, едва обращая внимание на то, что было вокруг, потому что мысли мои путались. Все это было так странно. В нем чувствовалась какая-то жестокость — линия его рта пугала меня, когда он не улыбался. Но он определенно любил своих детей. Правда, человеческая природа достаточно сложна и нет сомнений, что многие убийцы тоже любили своих детей.

Я перебирала в уме все возможности, которые так часто встречались мне в детективах. Транспорт с наркотиками? Крошечные упаковки белого порошка, спрятанные в ручке зонтика, в фальшивых каблуках — в тысяче разных мест. Но этим обычно занимаются люди куда менее богатые и преуспевающие, чем Эдвард Верритон, не так ли? Воротилы всегда сидят дома, реальной опасности подвергается только мелкая сошка. Или — краденые драгоценности и картины? Очень может быть. Шпионаж? Это, пожалуй, самое вероятное. И все-таки, поскольку все происходило в жизни, а не в романе, в это совершенно невозможно было поверить.

Я вспомнила, что о таких случаях часто писали в газетах. В самом неказистом на вид пригородном доме мог скрываться изменник или преступник.

«Кажется, девочка слишком быстро взрослеет… в Неаполе… как обычно… левскиом». Что за «левскиом»? Это же бессмыслица. Ерунда какая-то.

О, я, должно быть, все перепутала! Я знала, что у меня сильное воображение, и оно, видимо, сбивало меня с толку. Но если нет, тогда потом у меня определенно будет о чем написать.

За два дня до круиза я решила успокоить свою совесть. Во мне проснулись благоразумие и осмотрительность. В конце концов, стоило, наверное, рассказать кому-нибудь о необычных сторонах моего визита к Верритонам. Я из тех, кто предпочитает сразу действовать, не теряя даром времени на размышления, поэтому я бросилась к отцу в кабинет. Увы! Только затем, чтобы быть остановленной яростным стрекотанием пишущей машинки и услышать его рассеянное: «Что случилось, Джо? Это важно? Я весь в работе, пока не закончу».

Я ретировалась, пробормотав, что ничего особенного. Я могла бы и так догадаться, что он не захочет со мной разговаривать. Как раз тогда он почти все время молчал за едой; так всегда бывало, когда книга подходила к концу.

Потом я вспомнила про дядю из Скотланд-Ярда. Все могло оказаться ерундой, но поговорить с ним по секрету не мешало. Я могла спросить, известно ли им что-нибудь о крайне респектабельном, по видимости, Эдварде Верритоне. Я вышла на улицу в телефонную будку, вызвала Уайтхолл 1212 и спросила, можно ли поговорить с моим дядей, старшим инспектором Форестом. После некоторой задержки меня соединили с его офисом, но там сказали, что старший инспектор в Париже и, вероятно, пробудет там до следующего понедельника. Это важно?

— Вообще-то, нет, — сказала я, поблагодарила и повесила трубку. Сама судьба толкала меня в этот круиз, и желание довериться кому-нибудь пропало.

Когда я пришла домой, то уже твердо решила ехать с Верритонами и ничего никому не говорить о своих подозрениях.

Глава 3 На борту «Кариновы»

При первом же взгляде на «Каринову» я воспряла духом. Ослепительно белый пароход с желто-белой трубой водоизмещением не меньше тридцати тысяч тонн. Вид его привел меня в восторг, потому что я обожаю корабли, хотя никогда не плавала далеко по морю. Однажды мы возвращались на большом пароходе из Марселя и еще раз — из Генуи.

Формальности были сведены к минимуму, и таможню мы не проходили. Пока я вслед за миссис Верритон карабкалась по огражденному трапу, дети возбужденно бежали впереди.

Это ее портрет висел тогда в гостиной. Только в жизни она выглядела старше и как-то болезненнее. Она, безусловно, оставалась еще очень красивой и была безупречно одета, но все говорило о том, что нервы у нее на пределе. Она все время курила, и руки ее ни на секунду не оставались в покое. А когда она заговорила, то у нее оказался такой странный срывающийся голос, какого я и вообразить не могла.

Тем не менее, она тепло со мной поздоровалась и вела себя дружелюбно.

— Вы не должны позволять, чтобы эти двое слишком многого от вас требовали, — сказала она, когда мы шли по коридору. — На пароходе для них найдется масса занятий. Это только мой муж думает, что кто-то должен есть с ними и укладывать их вовремя спать. Они теперь достаточно взрослые, чтобы не выпасть за борт, и я думаю, здесь будет много других детей, с которыми они смогут играть.

Сначала мы пошли в каюту Верритонов, которая находилась на палубе А. Огромная отдельная каюта с примыкающей ванной комнатой. Потом стюард открыл дверь и показал смежную двухместную каюту, которая оказалась поменьше, но тоже с ванной.

— Детей сюда, сэр?

— Да, сюда, — сказал Эдвард Верритон, оглядываясь вокруг. Все хорошо. Лучше и быть не может. У них будет своя дверь в коридор, не нужно будет без конца ходить через нашу. Теперь каюта молодой леди. А-21.