Опасный дневник - [84]

— Я службы не боюсь, ваше превосходительство, — ответил Порошин, — но во дворце, признаться, отвык от строя. Сказать правду, если б не обида, мне нанесенная, — на что, впрочем, воля царская, — я мог бы радоваться, что вышел из четырех стен. И когда б можно было осмотреться мне в незнакомом краю, — ведь я сибиряк, ваше превосходительство, — понять, что тут к чему, каков народ обитает, команду свою не на последнем поставлю месте!

— Иного от вас и не жду, Семен Андреевич, — сказал Румянцев. — Намерение же ваше произвести разведку прежде, чем начать бой, заслуживает уважения и с воинским уставом сходствует. Ныне нам вместе трудиться довелось. Слушайте, что говорить стану.

Он уселся в кресле поудобнее и незаметным движением расстегнул пуговицы камзола — обед был на вид незатейлив, но вкусен.

— Ее величество, — сказал Румянцев, — отправляя меня на Украину, изволила дать секретное наставление, — теперь-то уже пункты его в натуре стараниями моими обозначились, и секретность оно утратило. Надобно знать, что граф Разумовский за четырнадцать лет своего гетманства непорядков здесь не убавил. Какова эта страна, сколько в ней народу живет, где проходят границы с Польшей, где с Турцией — ничего не известно. Надо составлять генеральную карту Малороссийской губернии, и этим занялись у меня геодезисты и рисовальщики. Дело тихое — смотри да черти. А население подсчитать — не шутка. Это значит — перепись. Люди же от переписчиков скрываются. Ибо старшины не хотят, чтобы у правительства точные цифры населения были, — это плутням их помешает. Они распространили слух, что тому, кого перепишут, назначат подушный оклад, как в России, и всех вольностей лишат. Одна из вольностей — свобода переходить с места на место, искать, где лучше. Найти не находят, конечно, у нас везде одинаково, а эта мечтательная вольность весь порядок портит. Понимаете?

— Как не понять! — согласился Порошин. — Мечтательность многое портит.

— Беда Украины еще и в том, что воинское правление — полковое, сотенное — перемешано с гражданским, наглость же и тех и других начальников неимоверна, они собственную корысть службе отечеству и народной пользе предпочитают. Казенные доходы в расхищении, народ разорен, войско в худом состоянии, а земли, этому войску принадлежащие, своевольством высших чиновников обращены в их вотчины. Государыня мне сказала: «По множеству беспорядков, требующих исправления, и при развратных тамошних начальников понятиях губернатору искусно изворачиваться придется, и потому тебе надобно иметь и волчьи зубы, и лисий хвост».

— С большою мудростью ее величество изволила выразиться, — заметил Порошин. — Это значит управлять способом кнута и пряника.

— Пока более кнута требуется, — сказал Румянцев. — Иначе не выходит. Ведь все на мне лежит: торговля внутренняя и заграничная, заботы о плодородии земли, сбережение лесов, расчистка для судоходства рек, осушение болот, постройка дорог, заведение полиции, прекращение взяток в судах и денежных поборов во всех учреждениях, — да всего и не перечислишь…

Румянцев замолк, вспоминая, какие поручения были еще даны ему, и затем продолжал:

— О границе государыня особо подробно меня изволила напутствовать. Мы соседствуем с владениями Польши и Турции. Надлежит с подданными обеих держав иметь доброе и спокойное соседство, с наблюдением в случае обид и жалоб взаимного правосудия. Границу содержать в безопасности от нападений и набегов неприятельских. Смотреть, чтобы не было потаенного и беспошлинного провоза товаров, предостерегать переходы и побеги за границу здешних подданных и, напротив, привлекать их оттуда к возвращению в отечество…

— Обязанности, принятые вашим сиятельством, теперь мне ведомы, — сказал Порошин, — однако не вижу, чем смог бы груз их для вас облегчить: дело мое солдатское…

— Солдат есть первый человек на земле, — убежденно сказал Румянцев. — Он все может и все сделает, поверь, голубчик, я в службе двадцать шестой год. Вам известно, куда и зачем вы посланы?

— Принимать Старооскольский пехотный полк и командовать им, — ответил Порошин.

— Это верно, а откуда взялась вакансия, знаете?

— Нет, ваше сиятельство.

— Прежний полковник господин Аполлон Волков волею божию умре. Я бы поставил на его место подполковника того ж полка Николая Огарева — он расторопно командовал, ведь Волков долго болел, — но Военная коллегия рассудила по-иному: вам пришло время проститься с дворцом, о чем, не скрою, господин Панин отменно заботился, и Старооскольский полк тут пригодился.

— Вы сказали, Никита Иванович Панин хлопотал о моей отсылке?

— Об этом слышал я в Петербурге, — сказал Румянцев, — и, признаюсь, тому не удивился. Всем известная привязанность к вам великого князя не могла нравиться обер-гофмейстеру, и он вашу близость постарался разрушить.

— Проницание вашего сиятельства мне удивительно, — сказал Порошин.

— Ну, я не говорю, что целиком прав, это лишь предположение, — поспешил смягчить свою мысль Румянцев, — но на то выходит похоже. Впрочем, это все было и прошло. Новости ж для вас будут такие. Вы едете в Ахтырку, являетесь в полк и передаете мой приказ. Я пишу, что вас отзываю в мое распоряжение, а подполковнику Огареву продолжать исполнять обязанности командира полка.