Опасный беглец - [9]

В одной деревне она долго искала ночлега. Дома были тихи, прорезы окон забиты. В одном доме, на самом краю деревни, Лела услышала слабый стон, какое-то движение…

Она перешагнула порог.

Очаг был пуст, на глиняном полу валялись черепки, обломки. Людей в доме не было. Две маленькие зеленые обезьянки возились в углу, над очагом. Повиснув на медных прутьях, обезьянки кидали друг в друга пучками соломы. Они были злы, как люди: им тоже нечего было есть. Все плоды, все корни, всю съедобную кору в лесу давно ободрали люди. Одна, сердито заворчав, швырнула в Лелу глиняным черепком. Кругом был мусор, запустенье, смерть. Здесь нечего было делать. Лела хотела уйти. Снова слабый стон донесся до нее, едва слышный голос… Ворох соломы в углу зашевелился, голова ребенка поднялась из него.

Потухшие глаза глядели на Лелу, глаза мертвеца, глубоко запавшие на темном личике ребенка. Голова качнулась на слабой шейке и снова опустилась, – у ребенка не было сил. Лела подошла. Это был маленький мальчик, лет шести или семи. Лела подняла мальчика, – связка сухих костей, он был легче кролика.

Лела уложила ребенка на скамью.

– Кто ты, сестричка? – спросил мальчик.

Больше он ничего не мог сказать. Лела растерла в пальцах немного мягкой съедобной коры, попыталась накормить его. Мальчик с усилием проглотил щепотку и сразу отдал обратно. Он уже не мог есть.

Лела нашла воду в глиняном ведерке, смочила ребенку губы. Полежав, он начал говорить, торопясь, едва слышным, слабым голосом.

Они все умерли с голоду, все, кто был с ним в хижине… Мать, старший брат, две младшие сестренки, отец… Он плакал первое время, когда остался один, потом замолчал. Он лежал в углу на соломе и смотрел в прорез окна. Сколько дней прошло так, – он не знает. Змеи шуршали в соломе, но змеи не трогали его, так тихо он лежал. Теперь ему недолго осталось ждать, – он умрет, как умерли его сестры, его отец и брат…

– Нет, нет! – сказала Лела. Сердце у нее болезненно сжалось.

Она подмела пол в хижине, убрала черепки, прогнала обезьянок. Отощавшие, злые, они могли обидеть ребенка. Потом снова взяла мальчика на руки, усадила его на порог. Она принесла ему свежей травы, цветов.

Мальчик слабо улыбнулся ей, перебрал травинки тоненькими пальцами.

– Иди, сестричка! – сказал мальчик. – Иди, куда идешь.

– Я возьму тебя с собой! – с жаром сказала Лела. Слезы подступили ей к сердцу. – Я возьму тебя с собой, мы пойдем вместе… Мы достанем хлеба.

Мальчик слабо качнул головой.

– Я не могу итти, – сказал мальчик.

– Я понесу тебя на руках!

– Нет! – Мальчик качал головой. – Иди, сестричка! – сказал он. – Одна ты дойдешь как-нибудь… А я уж останусь здесь.

Он был прав. Ничто не могло уже спасти мальчика, – даже если бы она достала для него хлеба.

– Ты боса, сестричка? Возьми сандалии моего брата, вон там, под скамьей… Так тебе легче будет итти.

Ребенок приник головой к бамбуковому косяку двери и замолчал. Леле показалось, что он дремлет. Но когда, час спустя, она окликнула его, мальчик не пошевелился. Он так и умер с открытыми глазами.

Лела простилась с ним и пошла дальше.

С каждым днем итти становилось всё тяжелее. Всё чаще садилась девочка на землю и сидела подолгу, смотрела на берег, на великую реку. Она уже не всегда понимала, куда она идет и зачем.

Саибы проезжали мимо, в легких двуколках, на арабских скакунах. Они ни на кого не глядели, у них были недобрые, надменные лица, точно вся эта страна, и не только земля, но и воздух и небо над нею принадлежали им. Точно вся Индия, всё золото Индии, и земля, и люди, и шелк, и рис, и жемчуг, – всё принадлежало им.

«Весь мир принадлежит нам! – словно говорили эти надменные лица. – А вы – грязные индусы, рабы!.. Ваше дело – носить нас на носилках, нянчить наших детей, сажать для нас рис, растить хлопок, копать землю, погонять верблюдов, петь, просить милостыню и подыхать с голоду…»

Лела нашла на дороге брошенный кем-то недоеденный початок кукурузы и съела его весь, с зернами и со стержнем. Она научилась отличать съедобных муравьев от ядовитых, подбирала их в ладонь и ела. На сердце у нее было тяжело, ее мутило от голода, ноги дрожали.

Так она брела еще день, еще два… Как во сне, шла она мимо большого пруда, зеленой ограды какого-то сада. Лела не знала, что это уже окрестности Калькутты.

У зеленой ограды она остановилась. Сад был прекрасен: прозрачный бассейн, цветы, зеленая листва платанов. Большой белый дом прятался в тени деревьев. На скамье у ограды сидел мальчик, – нарядный, в белой куртке с атласным синим воротником. Но то, что мальчик держал в руках, было прекраснее и сада, и цветов, и фонтанов. Лела впилась глазами в руку мальчика. Он ел сандвич: большой кусок холодного мяса между двумя пухлыми ломтями хлеба.

– Дай! – сказала Лела. Она забыла наставление кансамаха.

Мальчик обернулся и вскрикнул от испуга. Он увидел глаза Лелы.

– Бери! – сказал мальчик. Он отдал ей и хлеб и мясо. Потом побежал в дом и вынес большой кусок пирога.

– Еще! – сказала Лела. – Я очень голодна.

Мальчик кивнул головой.

– Индусы всегда голодны, – сказал мальчик. Он принес ей еще пирога.

– Теперь уснуть, – сказала Лела.