Опасный беглец. Пламя гнева - [2]

Иногда путник вынимал хлебец, внимательно разглядывал узор на нем, похожий на вязь старинного письма, и прятал снова. Хлеб высох и окаменел за долгие дни пути, стал тверд как кирпич, сушенный на солнце.

Через много дней путник повернул на север. С каждым часом он удалялся теперь от Большого Колесного Пути, всё реже попадались ему большие селения, джунгли ближе подступали к дороге. Бывали часы, перед восходом солнца, когда путник, уже не прячась, шел открытой дорогой. Здесь в Ауде, в недавно присоединенных провинциях, еще ничего не знали… Весть о том, что произошло на много миль южнее, близ Калькутты, еще не могла дойти до этих мест.

Но иногда вдруг на человека нападал страх, его начинало трясти, словно то, от чего он ушел, снова настигало его; казалось, на теле, по тем местам, где еще недавно впивалась веревка, снова вздувались полузажившие рубцы — на ногах, на спине, на руках у предплечий. Судорога била человека, он сворачивал с тропы в чащу, в колючие заросли, в высокую, выше головы, траву, шел кругами, без дороги, непролазным болотом…

— Плохо, Инсур, — шептал он тогда самому себе. — Ты теряешь спокойствие крови, так тебя легко поймают, Инсур!..

У бамбуковой рощи, близ перекрестка двух дорог, большой и малой, путник свернул направо. Сквозь заросли он пробился к ручью, неприметному на первый взгляд в чаще, лег на берегу и уснул. Спал он долго, солнце успело подняться, иссушить землю, накалить воздух и склониться к западу. Бродячий пес подошел к ручью, обнюхал траву, босые ноги человека, плечо, потом потянулся к сумке, брошенной рядом. Человек проснулся от голодного урчания: собака, почуяв хлеб, рвала зубами полотняную сумку. Человек вскочил, он даже побледнел от волнения: пес едва не обокрал его! Он пнул собаку ногой и осмотрел сумку. Нет, хлеб цел, слава богу!

Уже почти стемнело, он пошел дальше, неровной тропою сквозь частый лес.

Эти места были путнику знакомы, он останавливался несколько раз и смотрел вокруг. Скоро заросли поредели, соломенные хижины большой деревни с двух сторон обступили лесную тропу. Путник подождал, когда совсем стемнеет, подошел к одной хижине и стукнул в тростниковую дверь.

Дверь отворилась, хозяин вышел, поглядел, тихо вскрикнул и впустил гостя.

— Издалека? — спросил хозяин.

Путник сел и сложил на коленях усталые руки.

— Калькутта, — сказал путник.

— О-о, какой долгий путь тебе пришлось пройти, Инсур! Что ты видел в пути?

— Много видел! — сказал Инсур. — Женщины в бихарских селениях уже толкут в ступках сушеные листья вместо риса… Нищие бродят по улицам Аллахабада и из помета лошадей и верблюдов подбирают зерна. Во многих местах старики и дети уже вышли в леса и гложут молодые побеги бамбука.

— Скоро и у нас будет то же, — глухо сказал хозяин.

Инсур помолчал.

— Хлеб? — спросил Инсур.

— Вот наш хлеб! — хозяин достал из тростникового короба сухую лепешку и разломил. Просяная мякина посыпалась из разлома, как темный песок.

— Где же ваш рис?

— Увезли саибы.

Лицо Инсура потемнело.

— Трудной дорогой я пробирался сюда, — сказал Инсур. — Лесами и болотами, сквозь частый бамбук и колючую преграду джунглей. Белка не пролезла бы там, где проходил я. Но и здесь, вдали от больших городов, за лесами и каменистой степью, они нашли вас, Ордар-Синг!

— Тигр не разбирает дороги, когда рыщет по лесу за добычей.

— Тигру надо обломать лапы!..

Путник вынул хлебец из сумки и положил на стол. Хозяин взял хлебец в руку и долго смотрел на узор из сухих завитков.

— Барракпур? — спросил хозяин.

— Барракпур! — ответил гость.

— С чего начали?

— Начали с патронов.

Они заговорили очень тихо. Хозяин кликнул хозяйку, быстро сказал ей несколько невнятных слов и отдал хлебец. Хозяйка тотчас закопошилась в темной, неосвещенной половине хижины, в неурочный час раздула огонь в очаге, замесила пресное тесто… Мужчины ждали.

Хозяин рассматривал каменное лицо путника.

— Ты постарел, Инсур! — сказал хозяин.

Путник кивнул головой.

— Жива ли твоя жена, Инсур?

— Не знаю, — сказал путник. — Я не был дома с тех пор…

— Ай-ай! — сказал хозяин и жалостно защелкал языком. — Десять лет ты не был дома!.. Ай-ай, жена твоя терпит горе, Инсур!..

— Да, — сказал путник, — и дочь…

Он кивком головы указал на двух девочек хозяина, копошившихся в углу.

— Моя дочь старше их! — сказал Инсур. — Ей сейчас… — он помолчал, подсчитывая, — ей сейчас уже тринадцать лет.

Хозяин снова защелкал языком.

Хозяйка вышла из темной половины.

Она положила на стол двенадцать одинаковых плоских хлебцев, точно таких же, как тот, который принес Инсур.

Шесть из них хозяин пододвинул гостю.

— Остальные мне, — сказал хозяин.

Он взял шесть хлебцев и вышел.

Скоро за тонкой бамбуковой стеной дома послышались заглушенные голоса, легкий топот босых ног по деревне, потом снова стало тихо. Хозяин вернулся.

— Гонцы пошли! — сказал хозяин. — На север, на запад и, вниз по Джамне, на юг.

— Скажи всем, Ордар-Синг, — пускай будут готовы! Времени осталось немного. Прощай!

Путник взял оставшиеся шесть хлебцев и вышел. Хозяин светил гостю факелом.

— Завтра будут знать в Ферозабаде, в Бартпуре, — сказал хозяин. — Послезавтра — в Годуле… Шесть хлебов… в шесть деревень пошли гонцы… Не оступись, Инсур!