Опасные видения - [11]

Записанный при рождении как Юлиус Аппельбаум, он стал официально Руссо Рыжим Ястребом в свой Именинный день. Недавно вернувшись из диких лесов, набравшись первозданной чистоты, он теперь предается разгулу в греховных рассадниках загнивающей цивилизации.

— Как дела, Чиб? Ребята интересуются, когда ты к нам подскочишь.

— К вам? Я еще не завтракал, и мне еще надо кучу вещей переделать, я к выставке не готов. Увидимся в полдень!

— Жаль, тебя не было вчера вечером, было на что посмотреть. Пара этих чертовых египтян захотели пощупать наших девочек, но мы устроили им неплохой селям-алейкем, раскидав по углам.

Руссо исчез с экрана, как последний из могикан.

Чиб мечтает о завтраке, но тут свистит внутриквартирный переговорник.

О сезам, откройся! Вызывают из гостиной. Клубами ходит дым, настолько густой, что вентилятором его не разогнать. У дальней стены яйцевидной комнаты спят на топчанке сводные брат и сестра Чиба. Они заснули, играя в маму и ее дружка, их рты раскрыты невинно, только у спящих детей бывает такой ангельский вид. В их закрытые глаза смотрит со стены немигающе око — как у циклопа, по-азиатски раскосое.

— Ну разве не милашки? — спрашивает Мама. — Так устали дорогуши, что было не добраться до кровати.

Стол круглый. Престарелые рыцари и дамы собрались вокруг него, их крестовый поход — за тузом, королем, дамой и валетом. Они облачены лишь в броню жировых складок. У Мамы нижняя челюсть отвисла, как хоругвь в безветренный день. Ее груди подрагивают, покрываются гусиной кожей, разбухают и волнуются на кромке стола.

— Вертеп вертопрахов, — говорит Чиб громко, глядя на ожиревшие лица, гигантские соски, округлые огузки. Они поднимают брови. Что за чертовщину несет там наш полоумный гений?

— А ваш детка все-таки приотстал в умственном развитии, — говорит один из маминых друзей, все смеются и отхлебывают пива. Анжела Нинон, не желая пропускать кон и полагая, что Мама все равно скоро включит разбрызгиватели для устранения дурных запахов, писает под себя. Гости смеются над ней, а Вильгельм Завоеватель выкладывает на стол свои карты.

— Я открываюсь.

— А я всегда открыта, — говорит Мама, и все трясутся от хохота.

Хочется заплакать, но Чиб не плачет, несмотря на то, что его с детства приучали: плачь, когда возникнет такое желание.

(«…тебе полегчает; и возьмем викингов: какие это были мужчины, а плакали, как малые дети, когда им хотелось». — Из популярной фидеопрограммы «Материнские хлопоты»; с разрешения двести второго канала.)

Он не плачет, сейчас он чувствует себя человеком, вспоминающим свою мать, ту, которую любил и которая умерла, но смерть случилась давно. Мать давным-давно покоится под оползнем жировых складок. Когда ему было шестнадцать, у него еще была прелестная мать.

Затем она как отрезала его от себя.

Семья, что транжирит — это семья, которая число свое ширит

Из лирики Эдгара А.Гриста; транслировалось по восемьдесят восьмому каналу.

— Сынок, я мало что получаю от этого, но я делаю все, потому что люблю тебя.

Затем: толще, толще, толще! Куда делась твоя мать? В глубину жировых толщ. Она тонула в них по мере того, как жирела.

— Сыночек, ты бы хоть иногда заходил поболтать со мной.

— Мама, ты же отрезала меня от себя. И ничего страшного. Я уже взрослый парень. И у тебя нет оснований думать, что мне захочется начать все сначала.

— Ты больше не любишь меня!

* * *

— Что на завтрак? — спрашивает Чиб.

— Чибби, мне пошла хорошая карта, — отвечает Мама. — Ты ведь говорил мне тысячи раз, что ты взрослый мальчик. Один разок приготовь себе что-нибудь сам.

— Зачем ты звонила мне?

— Я забыла, когда открывается твоя выставка. Хотелось бы вздремнуть немного перед тем, как пойдем.

— В четырнадцать тридцать, Мама, но тебе не обязательно идти туда.

Губы, накрашенные зеленой помадой, расползаются, как гангренозная рана. Она почесывает один из напомаженных сосков.

— А я хочу поприсутствовать. Не хочу пропускать триумф моего сына. Как ты думаешь, тебе присудят премию?

— Если не присудят, нам грозит Египет, — говорит он.

— Эти вонючие арабы! — говорит Вильгельм Завоеватель.

— Это все Управление делает, а не арабы, — отвечает Чиб. — Арабы приехали сюда по той же причине, по которой нам, может быть, придется уехать отсюда.

(Из неопубликованной рукописи Старика: «Кто бы мог подумать, что в Беверли Хиллз появятся антисемиты?»)

— Я не хочу в Египет, — хнычет Мама. — Ты должен получить эту премию, Чибби. Я не хочу покидать свой насест. Я здесь родилась и выросла; точнее, на Десятом горизонте, но все равно, и когда я переезжала, все мои друзья переехали вместе со мной! Я не поеду!

— Не плачь, Мама, — говорит Чиб, страдая вопреки своему желанию. — Не плачь. Ты же знаешь, правительство не имеет права заставлять тебя насильно. Они не имеют права тебя трогать.

— Придется ехать, если хочешь, чтобы тебе продолжали выдавать на сладенькое, — говорит Завоеватель. — Конечно, если Чиб не получит премию. А я не стал бы его упрекать, если б он вообще не устраивал этой выставки. Не его вина, что ты не можешь сказать «нет» дяде Сэму. Ты получаешь по своей пурпурной карточке — плюс те деньжата, которые платят Чибу с продажи его картин. И все равно не хватает. Ты тратишь быстрее, чем что-то получаешь.