Опасные удовольствия - [55]

– Nehmen Sie, bitte… – заглянула в зеркальные двери туалета толстая немка. Она протягивала Ольге яркий флакончик.

– Спасибо, – поблагодарила Оля, взяв принесенный женщиной пятновыводитель. – Вряд ли поможет. – Проклятье, чертов гамбургер, испортила куртку.

Она возвращалась по гулкому залу галереи, машинально рассматривая картины на стенах. Это была выставка одного художника, его имя ни о чем не говорило Ольге, очевидно, местная знаменитость, подумала она. На картинах русалками плескались в городских фонтанах, играли на компьютере, кормили жирных младенцев, расчесывали розовые и зеленые волосы, отдыхали в тени обугленных и искалеченных деревьев, купались в черной реке, разговаривали по телефону спутниковой связи полуголые тициановские матроны – однако круглолицые и варварски пышные. «Ну и ужас, – возмутилась Ольга, – какие толстухи. Если бы я была такой толстой, Роман давно бы со мной расстался. Это непрестижно, несовременно. Если бы я была толстой… Значит, он меня не любит? Если бросил бы меня из-за десятка лишних килограммов? Но это я сама только что вообразила, что бросил бы, а он, возможно, ничего подобного не… Наверное, любит. Хотя не торопится жениться… Проклятый гамбургер, дался он мне, от них и толстеют, между прочим, плюс испорченная куртка». Замшевую куртку цвета сливочной помадки они с Романом покупали вместе в магазинчике на Тверской полгода назад. Зашли в него случайно, по дороге из ресторана, немного хмельные от выпитого «Шато Марго» и пьянящей весенней прохлады. Над мокрым асфальтом фиолетовой дымкой висели сумерки, а крошечный бутик сверкал огнями, как зеркальный островок, в витрине стояли два манекена в длинных шубах. Девочка-продавщица приветливо улыбнулась, когда они вошли внутрь. «Смотри, тебе пойдет, – сказал Роман, вытягивая рукав куртки из плотной шеренги нарядов, висевших на длинной стойке. – Сколько стоит? О, недурно, 1245 условных единиц, берем?» В эту ночь она осталась у Романа, а утром в пять утра проснулась от ощущения счастья и предвкушения чего-то невыносимо хорошего, что должно вот-вот произойти в ее жизни. Богатырь Шухов громоздился на кровати необъятным холмом, на кресле висела замшевая куртка, напоминая о приятном вчерашнем вечере и сказочной ночи, весеннее головокружение и желание любви подсказывали ей, что еще немного и она добьется своей цели…

Вещь, с которой связаны нежные воспоминания ушедшей весны, безвозвратно испорчена гадким кетчупом, Роман злостно отсутствует, заветная цель не приблизилась ни на йоту. Ольга сжала ремень сумки так, что побелели пальцы, и обнаружила, что стоит и разглядывает картину. Все тот же художник изобразил на ней урбанистическую мадонну – стальной панцирь, разноцветные кнопки, спутниковая «тарелочка» вместо правого уха, пружинная грудь – с не менее механизированным ребенком на руках… Лавры Сальвадора Дали, несомненно, не давали покоя местному таланту.

– Хотите купить? – раздалось из-за спины.

Оля обернулась. Толстая немка в фиолетовом платочке учтиво улыбнулась. Рядом с ней стоял юноша в рваных джинсах, неопрятной растянутой фуфайке и в шлеме нечесаных длинных волос.

– Я автор. Хотите купить?

Ольга засмеялась. Почему бы нет? Мадонна с младенцем оставалась мадонной с младенцем даже и в таком идиотском исполнении. Пусть Роман смотрит и воссоздает в мыслях другую мадонну – Ольгу – трепетную, мягкую, нежную, с розовым щекастым пупсиком у груди, каким мог бы быть его сын.

– Вы долго трудились над вашим… прекрасным твореньем? – поинтересовалась Ольга. Встреча в галерее была для нее хоть каким-то развлечением в чужом городе. Она не прочь была пообщаться.

Мятый, нечесаный юноша ответил не задумываясь:

– Неделю.

– Недурно. Вы быстро работаете. И сколько стоит?

– Три тысячи.

Три тысячи марок! Истратить такую сумму на сомнительное произведение искусства не входило в планы Ольги.

– Пятьсот, – разумно предложила она. «Возьму потом у Романа», – решила Ольга. Мысленно она переместила картину из нюрнбергской галереи в спальню своей московской квартиры, разместив полотно над комодом. Смотрелось неплохо.

– Тысяча, – бесстрастно сказал художник.

– Пятьсот пятьдесят. Больше у меня нет.

– Берите.

Женщина в фиолетовом платочке уже несла рулон оберточной бумаги и широкую синюю ленту-скотч – завернуть Олино приобретение…

В гостинице Оля пододвинула к стене журнальный столик и, торопливо содрав упаковку, поставила на него картину, в которую вкладывала глубокий воспитательный смысл.

***

Ранним утром, в половине восьмого, Танечка Литейник сидела на любимой кухне в необъятной пижаме, пила кофе из раскаленного бокала и уничтожала круассаны. С понедельника она примется за новую диету, а пока воображение рисовало муки предстоящих голодовок, что необычайно стимулировало аппетит. Пять невесомых рогаликов с разными начинками уже исчезли с тарелки, оставалось еще три клубничных. Таня налила себе новый бокал кофе и вздохнула: удастся ли на таком скудном рационе продержаться до девяти утра?

Сегодня по графику у нее был разъездной день – в середине недели она с адскими усилиями утрамбовывала свои килограммы в малыша «тико» и восемь часов колесила по городу, навещая коллег в фирмах по подбору специалистов и устанавливая новые контакты.