Опасные тропы натуралиста (Записки ловца змей) - [6]

Сами понимаете, ехать под надзором такой «няньки» удовольствие было маленькое. Я попробовал сказать, что состав экспедиции давно утвержден. Однако мама этого понять не захотела и настаивала на своем. Пришлось мне вместе с дядькой идти к Косте. Сначала Костя отказал. Он хотел взять и проводника и рабочего на месте работы, из местных жителей. Внутренне я возликовал, но внешне сделал грустное лицо и вздохнул. Наверное, не нужно было вздыхать. Костя поглядел на меня, тоже вздохнул, отвернулся и скучным голосом объявил, что дядька принят в состав экспедиции рабочим.

НАС УТРО ВСТРЕЧАЛО ПРОХЛАДОЙ И ПЕСНЯМИ

В первых числах апреля, после долгого пути, наш грузовик остановился ночью на берегу маленькой, но бурной речки у подножия хребта Кугитангтау.

Нас было пятеро. Костя — начальник экспедиции, Курбан-Нияз — проводник, шофер Володя и мы с дядькой. Костя и Курбан-Нияз были старыми «бродягами». Известный проводник Курбан-Нияз каждый год водил экспедиции по югу Узбекистана. Костя тоже каждый год все теплое время года проводил в экспедициях. Шофер же, дядька и я впервые вкусили «прелести» экспедиционной жизни.

Все мы сильно устали и тотчас улеглись спать. Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть. Во-первых, ложе мое — каменистый берег горной речки — отнюдь не напоминало привычную мягкую постель. Какие-то камешки сквозь кошму и спальный мешок неприятно кололи спину и бока. Во-вторых, меня одолевали мысли: завтра начнем искать и ловить змей, благополучно ли для нас кончится эта ловля?

Спутники мои давно похрапывали, а я все ворочался, стараясь улечься поудобнее, и думал, что все это, пожалуй, добром не кончится. Так и получилось. Ворочаясь, я толкнул Костю. Он проснулся, осведомился, в чем дело, и вежливо попросил меня лежать спокойно или убираться с кошмы ко всем чертям. Я отодвинулся от него и задел дядьку. Тот тоже проснулся, но выразил свое недовольство менее вежливо и в более энергичных выражениях потребовал, чтобы я угомонился. Обменявшись мнениями о моем поведении и придя к соглашению, что я эгоистичный обормот, мешающий своим коллегам отдыхать (прилагательное предложил Костя, а существительное — дядька), они уснули, а я все лежал без сна. Потом ласковое журчание речки убаюкало меня, и я незаметно уснул.

Проснулся я на рассвете, высунулся было из мешка, но тут же нырнул обратно. На чехле мешка серебрился легкий налет инея. Рядом со мной на кошме в таких же мешках спали Костя, дядька и Курбан-Нияз, только Володя был в кузове машины. Он даже ночью не хотел покидать свой автомобиль. Никто не поднимался, и я тоже решил еще немножко подремать. Да не тут-то было! Откуда ни возьмись, над нами прошуршала птичья стая. Выглянув из мешка, я увидел десяток птиц, усевшихся на небольшое деревце. Птицы внимательно разглядывали машину и нас и переговаривались короткими негромкими звуками. Но так скромно они держались недолго. Настороженный разговор сменила безудержная болтовня. Она не только заглушила журчание речки, но и разбудила всех. Птицы свистели, трещали и даже мяукали.

— Кыш, оглашенные! — не выдержал Володя. — Пошли отсюда! Ишь, растрещались!

— Это они тебя приветствуют, Володя, — сказал Костя, высовываясь из мешка. — Хорош гость! Хозяева исполняют ему утреннюю серенаду, а он их гонит! Эй, друзья! Хватит боками землю трамбовать! Подъем!

Вслед за Костей мы вылезли из мешков и торопливо оделись. Птицы сначала притихли, а потом затрещали снова. Они не боялись нас и спокойно сидели на нижних ветках, хотя мы ходили поблизости.

— Костя, — спросил я, — что это за смелые птицы?

— Это майны — индийские скворцы. Очень полезные и умные птицы, — ответил он. — В садах и на полях майны поедают множество вредных насекомых. Живут они обычно возле домов горцев и доставляют им много радости своими песенками. Горцы их любят и не обижают, поэтому они не боятся людей.

Майны перепархивали с дерева на крышу грузовика, а самые отчаянные забрались даже в кабину.

На востоке над темными вершинами дальних гор занялось зарево. Сначала оно было бледным желто-золотым, потом золото разлилось по небу широким правильным полукругом, середина низа которого загорелась чудесным нежно-розовым цветом. Розовое разливалось все шире, и вдруг в седловинке между вершинами ослепительно брызнул лучами сверкающий кусочек солнца. Как только первые лучи упали на скалы, нависшие над ущельем, откуда-то сверху раздался громкий крик: «Ке-ке-ке-ке! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик»! На вершину одной из скал быстро выкатился маленький серый комочек. Он приплясывал на самом гребне скалы, и оттуда неслось задорное: «Ке-ке-лик! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик»!

В бинокль я разглядел небольшого петушка в щегольском желтовато-дымчатом наряде с сизой, окаймленной темными полосами грудкой. Петушок приподнялся на ярко-красных ногах, вытянул шею, широко раскрыл клюв и снова раздалось:

«Ке-ке-ке-ке! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик! Ке-ке-лик»!

Со всех сторон послышались резкие и частые взмахи крыльев, несколько таких же петушков вылетели на скалы. «Ке-ке-лик! Ке-ке-лик»! — загремели скалы. Это «пели» горные куропатки — кеклики. Их было так много и кричали они так громко, что разговаривать было невозможно. Сначала мы перекрикивались, а потом стали объясняться знаками. Наконец дядьке это надоело, он достал из машины ружье, зарядил его и выпалил в воздух. Мгновенно наступила тишина. Кеклики, перепархивая с камня на камень, бежали по скалам вверх, к гребню.