Опасные тайны - [30]

— Обычно нет, но правила я знаю.

— Если сядешь за стол, никогда не блефуй. Проиграешь последнюю рубашку.

— А ты? Ты часто проигрывал последнюю рубашку?

— Чаще, чем могу припомнить. — Привычными движениями Гейб принялся сдавать карты. — Хочешь поставить на свою даму? — спросил он.

Келси слегка передернула плечами.

— Допустим.

Гейб выложил еще пару карт.

— Если человек умен, то он предпочитает не рисковать тем, что не может позволить себе потерять. Что касается меня, то рубашек у меня хватит. Смотри, твояl дама все еще самая старшая.

— Да. — По какой-то совершенно непонятной причине игра начинала нравиться Келси. Вот уже третья карта легла на стол, а ее виновая дама все еще оставалась самой крупной фигурой. Вот появилась четвертая карта, но положение не изменилось.

— Банк все еще мой. Насколько я поняла, тебя гораздо больше интересует игра на скачках? — спросила она.

— Я — человек разносторонний, у меня много всяких интересов, — отозвался Гейб.

— Включая Наоми?

— Включая Наоми, — он легко улыбнулся и раздал по последней, пятой карте.

— Две шестерки, — заметил он. — У меня. Боюсь, они бьют твою даму.

Губы Келси почти против ее воли недовольно вытянулись.

— Какой стыд — проиграть таким жалким картам.

— Выигрышная карта никогда не бывает жалкой. — Он взял ее руку в свою и удовлетворенно хмыкнул, почувствовав, как напряглись ее пальцы. — Старинный южный обычай, мэм, — проговорил он, растягивая слова, и поднес руку Келси к губам, исподтишка за ней наблюдая. — Я твой должник, Келси. За Липски. Форму оплаты можешь выбрать сама.

Давненько Келси не испытывала такого возбуждения. Не обращать на это внимания было уже невозможно, следовательно — возбуждение необходимо было подавить.

— Тебе не кажется, что это дурной тон — пытаться соблазнить меня прямо на кухне?

Господи, как ему нравились эти ее коротенькие, колкие фразы и то, как она произносила их нарочито спокойным, чуть хриплым голосом.

— Я даже еще не начал тебя соблазнять, дорогая. — Не выпуская ее руки из своей, Гейб повернул ее ладонью вверх. — Рука настоящей леди, — пробормотал он. — Рука, привыкшая держать чашку с чаем. Всегда испытывал слабость к длинным узким ладоням с мягкой, шелковистой кожей.

Гейб прижал губы к ладони Келси и задержал их там, почувствовав, как под кожей возле большого пальца пульсирует, наполняясь кровью, жилка.

— Вот, — сказал он, складывая ее пальцы в кулак словно затем, чтобы сохранить на ладони след поцелуя. — Вот это была попытка соблазнения. Ты мне подходишь. Я говорю это на тот случай, если тебе захочется это узнать.

Он выпустил ее руку, сгреб со стола карты и поднялся.

— Увидимся утром. Если, конечно, ты не передумаешь.

Достоинство, напомнила себе Келси, достоинство важнее гордости.

— Я вообще не думаю ни о чем, что могло бы иметь отношение к тебе, Слейтер.

— Ну конечно — думаешь. — Гейб наклонился к ней, так что в конце концов оказался лицом к лицу с Келси. — Я же предупреждал тебя: не блефуй, не то проиграешь.

Он вышел, оставив ее исходить паром над остывшей чашкой с кофе. Жаль, подумал Гейб, что он не может позволить себе погрузиться в праздные послеобеденные фантазии. Его ждала работа.

Сразу по возвращении на ферму Гейб разыскал Джемисона. Он работал еще на Канингема, но, когда Гейб прибрал к рукам «Рискованное дело», ему без труда удалось убедить тренера остаться. И во многом это объяснялось тем, что сердце старого дрессировщика всегда принадлежало лошадям, а отнюдь не их хозяевам.

Джемисон был крупным, с большим, отвисшим животом, пожилым мужчиной, любившим попить пива и плотно поесть. За свою жизнь он подготовил несколько поколений лошадей, многие из которых выигрывали скачки самого разного класса, однако никто, за исключением разве что его самых верных друзей, не смог бы поставить его на одну доску с Моисеем Уайттри.

Джемисон прибыл сюда из округа Керри еще младенцем, сопящим на руках у своей матери, и самые ранние его воспоминания были связаны с конюшней и с запахом лошадей, за которыми ухаживал его отец. Всю свою жизнь Джемисон занимался разведением чистокровных лошадей, сам оставаясь как бы в тени, и вот теперь, когда ему исполнилось шестьдесят два, он все чаще и чаще мечтал о том, чтобы стать владельцем собственной, пусть крошечной, фермы и собственного призового скакуна, который позволил бы ему удалиться от дел и уйти на покой.

— Привет, Гейб. — Джемисон отложил в сторону журнал учета кондиций лошадей и поднялся. — Я уже отправил Честного Эйба в Санта-Аниту, а Надежного — в Пимлико. Первый старт я уже пропустил… — он слабо улыбнулся. — Но я слышал, что у тебя возникли неприятности, и подумал, что ты захочешь повидаться со мной до моего отъезда.

— Сколько раз ты замечал, что Липски пьет на работе?

Никаких предисловий, никаких формальных приветствий или вопросов «Как дела?», подумал Джемисон. Не похоже это на Габриэла Слейтера. Сам он знал Гейба вот уже два десятка лет, но так и не разобрался в нем до конца.

— Дважды, если не считать сегодняшнего дня. На первый раз ограничился предупреждением и сказал, что, если подобное повторится — он у меня вылетит с треском. Но он хороший работник. Липски прикладывается к бутылочке, это правда, но он проработал на ферме больше десятка лет.