Опасные пути - [31]

— Вам хорошо говорить, маркиз, — язвительно возразил молодой человек, — в Ваших карманах золота сколько Вам угодно, а я… я — нищий…

— У Вас в карманах пусто? Ха-ха-ха, милейший! И со мной это бывало! Хотите денег? Вот мой кошелек, берите! Возьмите же, пожалуйста! Я со всей охотой… право! Не церемоньтесь! — пробормотал Бренвилье.

— Рискнуть разве? — воскликнул офицер. — Ну, пусть так!

Он сунул руку в протянутый ему кошелек, вынул несколько золотых монет и поставил. Его карта взяла.

— Вот видите? — засмеялся Бренвилье. — Вы сразу выиграли больше того что имели, считая и проигрыш. Теперь выпьем и скажем пару комплиментов хорошенькой Янке или даже…

В эту минуту внезапно раздался звук трубы, игравшей тревогу, и среди непристойной компании появился маршал Ла-Фейяд. Он сверкающими глазами окинул кружок офицеров, справлявших здесь свои оргии, и спокойно сказал:

— Господа, Вы довольно странным образом готовитесь к предстоящему бою с врагом христианства. Впрочем, таков уж обычай у французов: они и в бой идут с пением и танцами. Но я все-таки очень желал бы, чтобы на сегодня Вы оставили это место увеселений. Я делаю обход сегодня ночью и не желаю из-за Вас иметь столкновение с командиром. Прошу выйти вперед офицеров, назначенных в обход! — крикнул он начальническим тоном. — Их должно быть шесть: трое драгун Траси и трое пехотинцев полка Вандома. Кто эти офицеры?

Шесть офицеров выступили вперед; в их числе были маркиз Бренвилье и несчастливый в игре поручик.

— Вы пойдете вниз по реке, полковник Бренвилье, — сказал Ла-Фейяд. — Прошу вас, господа, отправляться по двое. Сборный пункт для всех — у дуба Святого Мартина, за Моггерсдорфом; рапорт — в палатке графа Монтекукули. Покойной ночи, господа! Жюссак, Вы отправитесь вверх по реке. Надеюсь, все вы найдете ваши палатки, господа!

Толпа, еще за несколько минут такая возбужденная, разошлась в полном молчании.

— Не пойдем ли мы вместе, поручик? — вежливо обратился Бренвилье к молодому офицеру.

— Если Вам угодно, полковник. Я обязан Вам величайшей благодарностью и хотел бы выразить ее словом, или даже делом.

— С кем собственно имею честь?.. — вежливо спросил маркиз.

Офицер был, казалось, в нерешимости, но потом сказал:

— Меня зовут Годэн де Сэн-Круа.

Маркиз подумал с минуту, а затем сказал:

— Не слыхал! А где Ваша семья? То есть откуда она родом?

— У меня нет семьи, — холодно ответил молодой человек. — Я не знаю, кто мои родители; я совершенно одинок. Мне объявили, что мое имя Годэн де Сэн-Круа; одно время меня звали Шарль Тонно.

— Ага! — прошептал Бренвилье, — таких юношей без имени у нас в армии насчитывают дюжинами. Об этом нечего печалиться: дети любви очень удачливы. Однако пойдемте! Лошади уже ждут нас. Дорогой Вы расскажете мне свою историю. Я очень интересуюсь внебрачными детьми.

Насвистывая песню, он осмотрел, в исправности ли его седло, а затем вскочил на коня. Сэн-Круа последовал его примеру, и лошади бок о бок понесли их вперед, в ночную тьму.

II Рассказ Сэн-Круа

Миновав длинный ряд постов, всадники выехали в открытое поле, тянувшееся до самой реки. Ночные тени окутывали окрестности. Направо, по ту сторону реки, красные в тумане, виднелись сторожевые костры турецкой армии. Глухой гул голосов и всевозможных звуков поразил слух молодых людей. Налево мерцали огни христианской армии. Волны маленькой реченки плескались и шумели от ночного ветра, сильнее чем днем ударяясь о берег, точно готовясь принять в свою глубину те жертвы, которые подарит реке предстоящая битва.

Между Моггерсдорфом и Виндишдорфом река делает изгиб, и в этом месте ее ширина едва достигает двадцати-тридцати шагов. Два раза пытались турки перейти в этом месте реку и два раза были отброшены. С турецкой стороны для прикрытия брода была воздвигнута батарея из восьми полевых орудий малого калибра. Всадники могли разглядеть стражу, сидевшую в окопах и курившую из длинных трубок при свете костров.

Бренвилье и Сэн-Круа разговаривали вполголоса.

— И Вы никогда не старались разузнать, кому обязаны своим существованием? — спросил маркиз.

— У меня не было времени для расследований, — возразил молодой человек; — да и, откровенно говоря, мне было все равно. Старик, которого мои витающие в пространстве родители, назначили мне воспитателем, долго прятал меня; потом, наконец, привез в Париж. Он, кажется, и сам хорошенько не знал, что со мной делать. Он пропадал целыми днями, возвращаясь только ночью, и рассказывал мне самые удивительные вещи, от которых я нисколько не стал умнее. Так продолжалось с неделю. Наконец он объявил мне, что меня отправят куда-то, где решится, наконец, моя судьба.

Однажды утром он велел мне собираться, и мы, пройдя какие-то кривые, грязные улицы, пришли к воротам грязной, закоптелой гостиницы, у которых толпились люди в голубых блузах, стояли экипажи и повозки, запряженные собаками. Мы скудно позавтракали в низком зале гостиницы. На дворе я увидел четырехколесную повозку с холщевым верхом. В заднем ее отделении лежали какие-то ящики с надписью: “Лион”. Мой старик приказал мне влезть в повозку и сам уселся рядом со мной. Затем мы выехали из Парижа на большую дорогу. Мой спутник не говорил ни слова; я — также. Я вспоминал свое прошлое и говорил себе, что наверное предназначен судьбой для чего-нибудь лучшего. Ведь дали же мне хорошее образование; я всегда был хорошо одет, обо мне заботились; даже в хижине лесничего я был окружен довольством, даже роскошью. Так почему же теперь такая неожиданная перемена? Есть, значит, на свете люди, которые считают в праве распоряжаться моей судьбой и бросают меня, словно мяч, то туда, то сюда, не заботясь о том, нравится мне это или нет.