Опасные красавицы. На что способны блондинки - [25]

Но не все дома были такими запущенными. В некоторых сменили прогнившие оконные переплеты, они сверкали ярко-розовой или лиловой краской, столь любимой французами и ирландцами, розовые кусты и рододендроны были аккуратно подстрижены. Но в целом район производил впечатление заброшенности, богемности и обилия детей, а не денег. В чистом, влажном воздухе пахло морем; изредка попадались облезлые пальмы. Но каким-то странным образом поселок выглядел очень по-ирландски, так же как непроходимые леса Бексхилла; к аромату нарциссов причудливым образом примешивался вульгарный запах паба «Мунис», хлеба Боланда, «Маккейб»-трактира и похоронного бюро Райана. Он вдруг с радостью понял, что нашел символ, объединяющий все это: почтовый ящик из красного чугуна, висящий на каменной стене; створчатое окно, выходящее на пенистое море. Он видел английские стоячие почтовые ящики, колонны, поддерживающие монархию, и знал, что «V. R.» означает «Королева Виктория». Это его приободрило, и он больше не расстраивался из-за того, что не застал адмирала Нельсона, который долго возвышался над Дублином, пока его не взорвали оголтелые националисты.

Инспектор Флинн объяснил политику Ирландии за стаканом стаута:

— Большая ошибка. Конечно, молодцы из Белфаста готовы взорвать и Дэниела О’Коннела, но мне плевать. А вот Нельсон, он очень помогал полиции; он стоял с поднятой рукой, и все трамваи останавливались прямо напротив него. Он придавал улице достойный вид: без него это обычные трущобы.

Во дворе миссис Фланаган росли чахлые кусты бирючины; детский велосипед и дверной молоток потемнели от влажного морского воздуха. Дверь была неумело выкрашена ярко-синей краской. Она сама открыла дверь, и он тотчас ее узнал:

— Миссис Фланаган?

— Да. Что вам нужно?

Сколько лет она прожила в Ирландии? Она все еще говорила с сильным акцентом.

— Комиссар Ван дер Вальк: полиция Нидерландов, — ответил он по-голландски, следя за ее реакцией.

Она не испугалась, но очень удивилась.

— Господи, что вы здесь делаете? — Она тоже машинально заговорила по-голландски, вероятно даже не замечая этого.

— Буду рад объяснить.

— Да. Извините. Проходите, пожалуйста. Надо же, какой сюрприз. Как будто я выиграла метлу в лотерею. Полиция Нидерландов, — недоуменно повторила она, и на этот раз в ее голосе слышался страх. Но это ничего не значит, подумал он. Слово «полиция» внушает ужас всем голландцам, даже гражданам с безупречной репутацией. Они съеживаются внутри своей одежды, судорожно пытаясь вспомнить, какое правило могли нарушить.

Он проследовал за коричневыми вельветовыми брюками и крепкой голландской спиной, облаченной в серовато-зеленый пуловер с дыркой на локте. Это Стаси.

— Надеюсь, вы меня извините. Я никого не ждала. У меня не убрано.

Он часто слышал такие слова в Голландии. Звучащие подобострастно, но в то же время укоризненно, и означающие, что на диване валяется нитка, а цветочный горшок сдвинут со своего обычного места на подоконнике. Но здесь все было по-другому. Она извинилась небрежно, вскользь, словно на самом деле так не считала. И в комнате действительно царил беспорядок, ужасный беспорядок. Но у него не было времени рассматривать комнату, потому что он сосредоточил свое внимание на женщине, а она требовала всего его внимания без остатка. Красивая? Нет. Очень, очень привлекательная? Пожалуй, да. На самом деле толком он не мог понять. Похожа на картину? И да и нет.

Он не мог думать об этом, потому что его поглотила волна обольщения. Колоссальный прилив сексуальности. Низвергающийся поток сочной женственности. Он осторожно сел в пухлое кресло с вытертыми подлокотниками, положил ногу на ногу и надел очки для самозащиты. Если бы он принес с собой портфель, он бы то и дело перекладывал в нем бумаги. Смотришь на поношенный свитер и вытянутые на коленях брюки — а видишь ее обнаженной. Потрясающе.

— Я комиссар полиции того района, где погиб ваш отец, мадам. Дело оказалось деликатным и вызвало тревогу. Я решил приехать и неофициально побеседовать с вами и вашими сестрами.

Но он не слушал своих идиотских слов, он впитывал в себя впечатления, громоздившиеся друг на друга. Домохозяйки у мясного прилавка в субботний день, десятки домохозяек, ему хотелось вспомнить их всех. С каждым своим движением — она убрала вязанье со стула, поискала взглядом сигареты, нашла пачку на камине, которая оказалась пустой, увидела другую на столе, поискала спички и нашла их на сиденье стула (большого стула, обитого потертой коричневой кожей) — она превращалась в другую женщину.

Ее кожа была желтоватого цвета с зеленоватым оттенком. Грубая. Но прямой, изящный нос и красивая линия лба. Изогнутые светлые брови. Небольшие, на вид неинтересные голубоватые глаза. Крупный рот, подвижный и чувственный. Квадратный, но не слишком тяжелый подбородок. Красивая шея и растрепанные волосы, наполовину скрывавшие изящные уши. Что же в ней так поражало? Наверное, смесь грубого и изящного, животной силы и духовной чувствительности? Не Ренуар. Картина работы Матисса.

На ней были янтарное ожерелье и черепаховые серьги в ушах. Очевидно, она понимала, что ей идут крупные вульгарные украшения. Рот был слегка тронут помадой, словно она обвела карандашом контуры губ — и больше никакой косметики. Голубой цвет небольших глаз был немного мутноват, но они оказались необычной формы и необычайно живые. От нее исходил сильный запах женщины. Теплый, низкий голос с типично голландским металлическим тембром. Она вся словно бы состояла из металла. Зеленовато-бронзовая броня, отражающая красный мерцающий свет факела.