Опасные гастроли - [2]

Дачей нам служил Верманский парк с его аллеями, клумбами, нарядными белыми скамейками. Единственно — меня несколько смущало, что его разбили на месте домов, сгоревших в двенадцатом году, когда Бонапарт двинул свою орду большею частью на Москву, но некоторое количество войска — на Санкт-Петербург через Ригу. Риги он не взял, но предместья сильно пострадали от огня, и я, глядя на молодые деревца, всякий раз думала с печалью — не растут ли они над безымянными могилами. Парк разбили в семнадцатом, сейчас на дворе тридцать первый — когда ж им было вырасти? И потому в поисках благодатной тени мы обходили все закоулки.

Я всякий раз брала с собой томик стихов, чтобы читать моим девицам вслух, а они брали корзинку с рукоделием — читать они не любили, а слушать еще соглашались. Рукоделия они тоже не любили, но тут уж Варвара Петровна следила за их успехами и жестоко карала за лень и неопрятность. Музыкой, правда, обе сестрицы занимались охотно, музыка — искусство светское, трудно надеяться на поклонников девице, которая не поет и не играет на клавикордах.

В тот день мы вышли, как говорится, со всем двором, опричь хором, и даже Варвара Петровна пошла в парк — там она уговорилась встретиться с приятельницей своей. Приятельница, также мать семейства, ждала нас в условленном месте, дети сразу же перемешались, и мы не сразу заметили пропажу мальчиков. Я, как всегда, пошла их искать, высматривая полосатые тиковые панталончики, как у матросов, и короткие синие курточки. Детей я обнаружила у ограды. Стоя на чугунной перекладине, они смотрели, что делается по ту сторону улицы.

Тут надо сказать, что парк состоял из двух частей — Большого Верманского и Малого Верманского. Их разделяла неширокая улица. Мы гуляли обычно в Большом, хотя и он своими размерами скорей достоин был имени Крошечного — для тех, кто бродил по великолепным паркам Царского Села, рижский скорее смахивал на ухоженный двор барской усадьбы средних размеров. И вот сейчас в Малом началось какое-то строительство — возводили дощатое здание. Работники только приступили к делу, но уже можно было понять, что оно будет круглым.

— Что это, мисс Бетти? — спросил старший, Вася.

— Сколько можно просить, чтобы меня не звали мисс Бетти? — отвечала я. — У меня, слава Богу, есть русское имя, которое тебе прекрасно известно.

— А почему нельзя, если вы говорите по-английски, Елизавета Ивановна?

— Потому что я русская. Вот ты же учишь латынь — и что, когда ты сможешь прочитать наизусть «Exegi monumentum», так уж и станешь древним римлянином? — спросила я.

Вася задумался — он уже пробовал читать Плутарха и кое-что знал об этом народе, но ему не понравилось, что Юлий Цезарь и Брут носили какие-то складчатые простыни, не стесняясь появляться в них на людях, а не яркие мундиры наподобие гусарских.

— Это будет дом? А почему в парке? А какие будут окна? — Николенька, очевидно, решил, что у круглого сооружения и окошки должны быть соответствующие, не говоря уж о дверях.

— Знаете, дети, похоже, что там строят цирк, вроде того, что в столице на Фонтанке, — ответила я мальчикам, но не сразу, а вспомнив недавний разговор в гостиной.

Общество у нас по четвергам собирается почти изысканное — недостает, конечно, господ сочинителей, как в порядочном петербуржском или московском салоне, но некоторые молодые чиновники весьма начитанны и могут потолковать о Пушкине или Загоскине, именуя их литераторами, как будто русское слово уже отменили. Плохо лишь, что они пытаются за мной волочиться. Как будто я даю им повод питать хоть малейшую надежду!

Я твердо решила, что супружеская жизнь мне противопоказана, шесть лет назад. Каждому — свое, господа, и не родился еще мужчина, который разубедит меня в моем решении. Потому что, в отличие от большинства девиц, я имею идеалы. Меня так воспитали, что идеалы непременно должны быть и поддерживать девушку в нелегком жизненном пути. Единственное, что меня немного удручает: незамужняя особа не может устроить у себя литературный салон, что-то в таком салоне будет не комильфо, даже если особа блещет добродетелью. Да и кто к ней туда пойдет? Замужней даме легче — общество к ней благоволит. Так что в моем положении самое разумное — выбрать подходящее семейство, чтобы служить в нем домашней учительницей. Ненавижу слово «гувернантка»! Я — домашняя учительница, к этой карьере меня готовили с ранней юности. И я выбрала именно то семейство, в коем хозяйка пытается сделать из своей гостиной прибежище людей более или менее светских и склонных к изящным искусствам. Она и альбомы завела — свой и два, принадлежащих дочкам, чтобы гости оставляли там рисунки и примечания.

Так вот, на днях как раз и говорили, что в Рижском замке побывал удивительный господин по прозванию де Бах. Казалось бы, с таким прозванием, да в таком отлично сшитом сюртуке он непременно окажется французом, но он отрекомендовался уроженцем Курляндии и говорил соответственно по-немецки. Проверить, доподлинно ли он жил сорок лет назад в некоем курляндском городишке, откуда десятилетним сбежал с труппой странствующих наездников, которые показывают мастерство на ярмарках, было, разумеется, невозможно, однако этот прекрасно одетый господин имел рекомендательные письма, из которых следовало, что ныне он — владелец каменного здания с манежем и местами для зрителей в Вене на Пратере, который сам же и построил. Целью его было дать в Риге несколько представлений, поставив для этого деревянный манеж, который он называет на древнеримский манер «цирком», в том месте, какое ему укажут. Несколько раз он напомнил, что на его представления приезжал сам государь император и изволил хвалить виртуозов вольтижировки и превосходных лошадей. Любовь государя к кавалерии всем известна — видимо, содержатель труппы говорил чистую правду.