Опасность тьмы - [10]

Но Эдди не было. На самом деле она и так это знала.

Она постучала в заднюю дверь и подождала — так, на всякий случай — но без толку. Она побрела обратно. Боб Митчелл зашел в дом. На улице никого не было. Даже кота.

Натали поставила завернутую в фольгу рыбу в духовку. Кира просочилась в дверь, словно кусок масла.

— Я же тебе говорила, — сказала Натали. Она взяла с полки таймер в виде яблока, установила его на тридцать пять минут и пошла смотреть новости.

Четыре

— Вы обязаны понять, — говорила Кэт.

— Лиззи никуда не поедет. Все в порядке, я справляюсь.

— Тогда почему вы позвонили мне?

Макс Джеймсон стоял в дальнем конце длинной комнаты и смотрел на фотографию своей жены от пола до потолка. Сама Лиззи свернулась на диване под одеялом и спала после того, как Кэт дала ей седативные.

— Я понимаю, как это тяжело, Макс, поверьте мне. Вам кажется, что вы сдались.

— Нет, не кажется. Я не сдался.

— Ладно, вам кажется, что, если вы отпустите ее в хоспис, значит, вы сдались. Но все плохо, а будет еще хуже.

— Вы мне уже говорили.

— И если есть место, где ей будет житься полегче…

— Она любит это место. Она счастлива здесь, она никогда не была так счастлива.

— Вам действительно кажется, что это до сих пор так? Вы что, не понимаете, как ей здесь страшно? Огромное пространство, эти лестницы, высота, с которой она смотрит из окон спальни… Скользкие полы, блестящий хром на кухне, в ванной. Все яркое и сияющее теперь воспринимается ею болезненно, ей от этого физически больно.

— И они будут держать ее в темноте, да? В этом хосписе? Это как в тюрьме.

Кэт промолчала. Она сидела здесь с Максом Джеймсоном уже сорок минут. Когда она только приехала, он долго рыдал у нее на плече. Лиззи снова было плохо, и она сидела посреди комнаты на полу — там, где и упала — подогнув под себя одну ногу. Удивительно, но у нее был простой шок, никаких серьезных травм.

— И сколько пройдет времени, прежде чем она упадет с этих ступенек головой вниз? Вы хотите, чтобы ее жизнь вот так закончилась?

— Знаете… — Макс повернулся к Кэт и улыбнулся. Он был высоким мужчиной, и когда-то даже весьма привлекательным, но теперь он выглядел одичавшим и осунувшимся из-за постоянных нервов и страха. Его щеки ввалились, а бритая голова начала отливать синевой. — … Я вообще не хочу, чтобы ее жизнь заканчивалась.

— Конечно, нет.

Он медленно пошел к Кэт, но потом резко крутанулся на месте и вернулся к стене с фотографией.

— Вы думаете, что у нее крыша поехала, да?

— Я бы никогда, ни при каких обстоятельствах не стала бы использовать это выражение по отношению к кому-либо.

— Ладно, а что бы вы тогда о ней сказали? — Он начал злиться.

— На текущем этапе болезнь уже поразила ее мозг, и она находится в полном замешательстве, хотя иногда возможны и моменты просветления. Также большую часть времени она очень напугана, страх — это один из симптомов болезни Крейтцфельдта — Якоба на этой стадии. Я хочу, чтобы Лиззи находилась там, где будет в полной безопасности, где поводов для страха будет минимум. Также ей нужен обыкновенный уход. Ее физиологические функции больше ей не подконтрольны. Атаксия [1] будет усугубляться, так что скоро она начнет падать постоянно, ее моторные…

Макс Джеймсон закричал. Это был жуткий вой, полный боли и ярости. Он сжал свою голову ладонями.

Лиззи проснулась и начала плакать, как ребенок, пытаясь сесть. Он продолжал реветь, словно животное.

— Макс, прекратите, — тихо сказала Кэт. Она подошла к Лиззи, взяла ее за руку и снова потихоньку уложила под одеяло. Глаза молодой женщины расширились от страха, а еще от полного недоумения, которые может испытывать только человек, совершенно не понимающий, что происходит, что за люди его окружают и кто он сам. Для которого весь мир — это просто жуткая, пугающая неразбериха.

В комнате стало тихо. Кто-то прошел под окнами, насвистывая.

— Позвольте мне сделать звонок, — сказала Кэт.

После долгой паузы Макс утвердительно кивнул.

Прошло меньше трех месяцев с того дня, как Лиззи Джеймсон появилась у них в приемной. Она ходила слишком осторожно, как будто боялась потерять равновесие, и ее речь казалась чуть замедленной. Кэт помнила, что только однажды встречалась с ней раньше — по поводу контрацепции — и тогда она поразила ее своей сияющей красотой и своим смехом; она едва узнала ее в несчастной молодой женщине, вошедшей к ней в кабинет.

Было несложно определить, что она страдает от тяжелой депрессии, но ни Кэт, ни сама Лиззи не могли понять ее причину. Лиззи говорила, что она очень счастлива и с ее браком тоже никаких проблем нет, как и со всем остальным. С работой тоже все вроде бы было хорошо — она была графическим дизайнером, она обожала свою квартиру на Старой фабрике лент, обожала Лаффертон, не переживала никаких потрясений или тяжелых заболеваний.

— Каждое утро, когда я просыпаюсь, вокруг все становится как будто темнее и темнее. Я словно скатываюсь в глубокую яму.

Тогда она посмотрела на Кэт пустыми глазами, в которых не было слез.

Кэт выписала ей антидепрессанты и попросила приходить раз в неделю на протяжении ближайших шести недель, чтобы понаблюдать за прогрессом.