Опасность - [14]

Ошибиться было трудно.

Бывший Институт Атомной Энергии имени Курчатова, после августовской победы демократии отважно переименованный в Российский научный центр Курчатовский институт, располагался в приземистом трехэтажном особняке, радующем глаз оптимистической желтизной своих стен. Должно быть, в пасмурную погоду колер цвета цыплячьего пуха мог действительно повышать настроение сотрудников этого старейшего в стране атомного ящика. Однако в солнечный день здание это выглядело просто до неприличия желтым, броским, как леденец, забытый гигантским малышом посреди чахлой зелени. На мой непросвещенный вкус, это веселенькое сочетаньице желтого с зеленым не успокаивало, но, напротив, мозолило всем глаза.

Впрочем, узнать нужное заведение помог мне отнюдь не окрас стен (мало ли в России желтых домов?). Все дело было в бороде – той самой, возле которой мы сговаривались встретиться с человеком-электрофризером Павлом Валерьевичем Куликовым. Не увидеть огромную мраморную голову с бородой, прикрепленную к мраморному кубику постамента, было невозможно. Собственно, в первый момент я не сообразил, что борода – и есть борода. Несколько секунд мне казалось, что у гигантского размера Головы Профессора Доуэля почему-то сразу две шеи, причем вторая растет прямо из подбородка. Этот анатомический феномен чуть не привел меня в замешательство, пока я не присмотрелся повнимательнее – и тогда все встало на свои места. Неизвестный скульптор, изображая академика Курчатова, явно вдохновлялся сказкой А.С. Пушкина «Руслан и Людмила» – той ее частью, где главный персонаж боролся с Головой. Теперь же мраморный постамент, вознеся Голову на высоту в полтора человеческих роста, избавлял бородатого богатыря от конных или пеших наездов. В новых условиях поединок был уже элементарно невозможен: ни одно копье бы не дотянулось до исполинской ноздри монумента. Правда, и теперешнему Руслану сейчас не до поединков с мраморными колоссами на окраинах Москвы – работа в Верховном Совете отнимает у бедняги все силы…

Я припарковал свой старенький «жигуль» у самого входа в желтый дом – между серебристой «тойотой» и салатного цвета «ниссаном», ухмыльнулся собственной честной автобедности (зато не угонят!) и проследовал в вестибюль в РНЦ (бывш. ИАЭ). Вестибюль знаменитого института, где уже полвека билась атомная мысль Всея Руси, меня разочаровал. Больше всего это было похоже на проходную какого-нибудь третьеразрядного консервного завода, имеющего один секретный цех – жестянки для противогазов или что-то в таком роде. В мутном плексигласовом стакане возле турникета подремывал дряхлый старичок в милицейской форме. Время от времени вертушка турникета проворачивалась, издавая пронзительный скрип. Тогда страж просыпался, сонно щурился и, не глядя в лица проходящим, машинально обменивал пропуск на ключик с биркой. Или обменивал наоборот – если кто-то намеревался не войти, а выйти. О специфике заведения напоминала разве что запыленная фанерная карта бывшего Союза, которую никто так и не удосужился снять со стены или хотя бы нарисовать новые границы. Когда-то давно эта карта была, вероятно, электрифицирована, и любой желающий, отжав соответствующий рубильник внизу, мог лично ознакомиться с расположением всех АЭС Советского Союза. А может, и не АЭС, а, допустим, пусковых установок ядерных ракет – в пыли не разобрать. Заинтересовавшись, я приблизился к фанерной карте и потянул за рукоятку рубильника. Раздался противный скрип – почти такой же, который издавал тутошний турникет. Лампочки, естественно, не зажглись.

– Не работает… – вяло пробормотал форменный старичок, просыпаясь от знакомых звуков.

– Давно? – полюбопытствовал я.

– Всегда, – сонно сообщил страж турникета, снова проваливаясь в анабиоз.

Я вернул рубильник на место, отряхнул пальцы от пыли и приблизился к телефонному аппарату, повешенному на противоположной стене, наискосок от неработающей карты. Мне вдруг пришла в голову неприятная мысль, что, возможно, и аппарат этот тоже не функционирует и, значит, придется будить дедушку, махать своим служебным удостоверением, требовать послать гонца к господину Куликову. В общем, баламутить это сонное царство суетой, громкими разговорами и прочими печальными вещами.

Телефон, однако, гудел. Я поздравил себя с первой победой, набрал 1-72 и некоторое время прислушивался к тишине в трубке. Вероятно, здешний телефонный аппарат соединен был с чем-то вроде счетчика Гейгера, а потому треск элементарных частиц в трубке почти заглушал гудок. В конце концов мне ответили.

– Куликов слушает, – задушевно отозвался уже знакомый голос.

– Павел Валерьевич, это Лаптев, – быстро затараторил я, опасаясь, что вот сейчас господин Куликов припомнит ведомство, которое я представляю, и заморозит тут все к чертовой матери. – Я приехал, звоню из проходной. Выходите к бороде, побеседуем, вам удобно так?

– Удобно, – с некоторым, как мне почудилось, оттенком сомнения проговорил Куликов. – Я сейчас выйду. Только вы к памятнику ближе, чем на десять шагов, не подходите.

– А что, может упасть? – удивился я.

– Фонит, – весьма лаконично и не очень понятно ответил Павел Валерьевич и отключился.