Опасное знание - [52]

— Провожал домой самого прокурора, — ответил он. — И примерно в это время мы находились возле инфекционной больницы. Лучшего алиби не придумаешь.

Я согласился с ним. Потом поблагодарил его, пожелал ему доброй ночи и вернулся к Хильдингу.

Мы стояли на площади Фюристорг. Было холодно, сыро и противно.

— Может быть, поедем ко мне и чего-нибудь выпьем? — предложил Хильдинг.

— Спасибо, — ответил я. — Неплохая идея. Кабаки закрываются безобразно рано, но нет худа без добра.

— Возьмем такси, — сказал он.

Мы направились через площадь к стоянке такси. Вдруг со стороны площади святого Эрика появилась машина. Она неслась на огромной скорости, и мы метнулись на тротуар, чтобы не попасть под колеса. Это была белая «Джульетта».

— Гоняет как сумасшедший, — сказал Хильдинг и шутливо погрозил ей кулаком.

— Ты знаешь его? — спросил я.

— Еще бы! Это Ёста Петерсон.

17. Турин

Хильдинг жил в Кобу, в огромной старой вилле. Здесь когда-то жили и его родители. Это была ужасно древняя халупа из дерева и камня, построенная еще в начале века. Она стояла в самой глубине запущенного сада, который был со всех сторон обнесен живой изгородью. Изгородь с годами становилась все гуще и гуще. Теперь сад был бережно окутан зимним мраком и погребен под снегом. Снег здесь никто не убирал. И лишь узенькая тропинка бежала от ограды до крыльца.

— Ты живешь здесь в полном одиночестве, — заметил я.

Мы стояли в темной узкой передней и снимали с себя верхнюю одежду. На одной из стен было зеркало до потолка. Стекло было мутное и грязное. Перед зеркалом стоял маленький низкий столик, а на столике — давно не мытая пепельница и телефон. На второй этаж вела широкая деревянная лестница. Кроме входных дверей, я заметил еще две: по одной с каждой стороны. Воздух в передней был спертый и затхлый.

— Вот так, — сказал Хильдинг.

— Очень просторно, — сказал я.

— Да, места хватает, — сказал он. — Ты знаешь, наверное, что я был женат. Моя бывшая жена и дети живут сейчас в Салабакаре.

Он взял мое пальто и повесил его на вешалку. Я поправил перед зеркалом галстук.

— Этот дом мне достался в наследство от родителей, — продолжал Хильдинг. — Это, так сказать, мое родовое гнездо, здесь у меня точка опоры, и я даже не представляю, как я мог бы жить где-нибудь еще.

Он провел меня в гостиную.

Собственно говоря, эту комнату уже нельзя было назвать гостиной в обычном смысле слова. Здесь удивительно смешивались самые различные стили: старая массивная высокая мебель, а рядом — абсолютно современная, низкая и легкая. Большой камин был облицован красным кирпичом, а на каминной полке из зеленого мрамора стояло два подсвечника и несколько фарфоровых статуэток. Колпак над камином, сужающийся к потолку, был выкрашен в белый цвет. В одном углу стояло старое бюро, а в другом — покрытый пылью телевизор и великолепная радиола. На стенах висели картины неведомых мне мастеров, причем некоторые — в тяжелых золоченых рамах. Между двумя окнами со свинцовыми переплетами стоял большой книжный шкаф. Над шкафом висели старинные часы с маятником. Под потолком сияла огромная люстра, которая уж никак не гармонировала со всей мебелью. На балконной двери висели тяжелые шторы из красно-коричневого бархата; они оказались плотно задернуты. И вообще вся обстановка здесь была удивительно безвкусна.

У стены стоял очень современный мягкий гарнитур: диван, два кресла и низенький чайный столик. Там мы и расположились. Из маленького холодильника в кухне Хильдинг вытащил жареного цыпленка и бутылку красного вина.

— Ей надо было разойтись с Германом, — начал он. — Они совершенно не подходили друг другу. Сколько раз я говорил ей об этом; но она не послушалась меня. И я ничего не мог с ней поделать.

— Да, теперь уж наверняка ничего не поделаешь, — сказал я.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты слишком много об этом говоришь. А говорить уже не о чем. Пустая трата слов.

— Ты прав, — сказал он мрачно. — Теперь все кончено.

Он сунул в рот кусок цыпленка и стал машинально жевать. Потом отхлебнул из бокала.

— Думаю, что это Герман, — сказал он.

— Что — Герман? — спросил я.

— Думаю, что это Герман убил ее.

Он в упор смотрел на меня, пережевывая цыпленка.

— Какие у тебя основания так думать?

Он откинулся назад и положил руки на спинку дивана.

— Герман чертовски ревнив. Он шпионил за Мэртой. Ходил за ней по пятам.

Хильдинг сделал небольшую паузу, наклонился и отхлебнул из бокала. Потом снова откинулся на спинку дивана.

— Помню, это было осенью, в конце сентября, — продолжал он. — Мы с Мэртой сидели в этой комнате. И вдруг я увидел в окне Германа.

Он показал на одно из окон.

— Он смотрел на нас, прижавшись к самому стеклу. Лицо у него было белое как снег. Заметив, что я увидел его, он тотчас же исчез. Это было чертовски неприятно. У него был совершенно безумный вид. Я никогда не видел его таким.

— А что сказала Мэрта?

— Я ничего не сказал ей. Но должно быть, она что-то заметила. Во всяком случае, она спросила, что со мной произошло.

Я вытряхнул сигарету из пачки, лежавшей на столе. Хильдинг тихо рассмеялся, как бы про себя, и покачал головой.

— Ночевать она непременно желала дома, — сказал он. — Она могла прийти ко мне днем и пробыть здесь до самого вечера. Но как только время приближалось к одиннадцати, ее начинало тянуть домой, к Герману.