Опасное решение - [7]

Но девушка не собиралась давать ему время на всякие бесплодные философские размышления, она почти втолкнула его в свою комнату, и глаза Турецкого сразу уперлись в постель, а девушка, перехватив его красноречивый взгляд, медленно «провела» и свой взгляд по его фигуре сверху донизу и на миг замерла – на середине. Напрягся и Турецкий. И через короткое мгновенье их неуправляемые руки почти одновременно отшвырнули в сторону его брюки и ее платье, а следом туда же полетело и белье. Сильной борцовской хваткой сжав ее тело, он приподнял девушку и, опрокидывая ее на постель, успел заметить, как взметнулись ее шоколадные ноги и мертвым узлом замерли на его спине. Давно не помнил Турецкий подобной, почти дикой, первозданной страсти. Он лишь услышал, как в глубине ее груди возник и начал нарастать низкий стон. Тело ее энергично изгибалось из стороны в сторону, пятки неистово колотили по спине. И, наконец, резкий последний рывок и страстный вопль указали на то, что все у них было задумано и, что гораздо важнее, исполнено абсолютно правильно и с необузданным чувством взаимного восторга. Распались ноги, разомкнулись раскаленные тела, и на смену ослабевшим рукам хлынули встречные потоки острых и жалящих, почти беспощадных поцелуев, от которых окончательно «поехала крыша»…

Время текло неторопливо, и никакой обед был не нужен. В одну из задыхающихся пауз Людка – она теперь уже так входила в сознание Турецкого – заявила, что служба сегодня может отправляться ко всем чертям, потому что только полный идиот захочет сменить душевный, а также и телесный праздник жизни на глухую и зеленую архивную тоску. А если кому ее взгляды не нравятся, пусть увольняют, только «спасибо» скажет. Александр Борисович не знал еще, что слова об увольнении были обычными и ничего не значащими словами, но коренным образом с нею согласился, ибо уже и сам не желал представлять свое грядущее, пусть и достаточно отдаленное пока, завтрашнее утро без горячей чашечки хорошо заваренного кофе. Оказалось, что и Людкины мысли развиваются в аналогичном направлении. Такое единство мнений следовало немедленно отметить горячей решительностью очередных действий. А позже нашлись и иные, не менее веские причины не прерывать стремительного развития их тесного знакомства, родившегося столь неожиданно для обоих…

В комнате, в которой вдруг сгустилась тьма, не было слышно ничего, кроме тягучих вздохов и быстрого шепота, – ни телефонных звонков, ни автомобильных сигналов снаружи. Александр Борисович удивился: надо же, как прекрасна эта тихая провинция, старательно щадящая нежные чувства даже случайных любовников. Людка с таинственным смешком ответила, что еще при входе в квартиру вырубила городской телефон, а «мобилу» отключила еще в машине. Все предусмотрела, умница. Это, чтоб ее не нашли и не оторвали от дела – ни люди, ни бумажки…

А, собственно, обвинительное заключение, ради которого у Турецкого и возникла идея поработать в спокойных домашних условиях, по-прежнему покоилось в папке, которую Людка нечаянно, надо полагать, выронила из рук еще в прихожей. И поднимать ее с пола они не стали, просто не заметили, не до нее было. Да и прерывать ради сомнительного служебного рвения великолепное общение было глупо, – с этим тезисом однозначно согласились оба. В конце концов, решительно заявила девушка, – не в том смысле, что все еще девица, а в том, что до сих пор незамужняя, – у Сашеньки есть абсолютно все возможности заняться этими дурацкими бумажками завтра утром. С мучительной гримаской человека, обреченного совершить очередной ненавистный ей трудовой подвиг, она сообщила ему, что с утра на службе появиться ей, к сожалению, придется, но она постарается отлучиться туда ненадолго, а затем воспользуется любой подвернувшейся возможностью, чтобы побыстрее вернуться домой. Она считала теперь своей прямой обязанностью и даже в немалой степени престижем продолжить соревнование и, хотя бы приблизительно, ответить на основополагающий вопрос: кто из них двоих окажется в конечном счете выносливей и изобретательней.

Ну, а пока, на данном этапе, пальма первенства была Александром Борисовичем безоговорочно присуждена Людке, о чем он без конца и повторял ей, ибо действительно, ее знания и умение стоили, по его признанию, наивысшей оценки. Девушка торжествовала: всегда ведь приятна «твердая пятерка», проставленная учителем, высоким профессионалом. Именно так она почему-то с самого начала и представляла себе Сашеньку. Жаль, конечно, что желанные уроки будут длиться недолго, но… все в жизни преходяще, придется смириться и с этой неизбежностью.

А вообще-то, было бы неплохо пройтись, к примеру, по Новому Арбату под ручку с таким вот генералом, – ох, сладкие девичьи грезы! Впрочем, кто знает, ничего, как было хорошо известно Людке, нельзя исключить в этой жизни, полной сплошных приятных случайностей и захватывающих недоразумений…

Выпитый до донышка, но не растерявший присутствия духа и ответственности за принятое на себя дело, Александр Борисович заставил себя, едва восхищенная его утренним кофе и нежной обходительностью хозяйка отправилась в «присутствие», приняться за обвинительное заключение. И, к своему крайнему удовольствию, быстро осилил довольно-таки пухлое дело. Да там, собственно, практически ничего нового для него не оказалось, – если иметь в виду подробный разговор еще в Москве с Грязновым, обладавшим, как было широко известно в узких кругах, незаурядной профессиональной памятью. Но восстановить кое-какие эпизоды, тем не менее, было бы весьма полезно. Особенно заключения экспертов. И Турецкому стала в общих чертах понятна политика нового следователя, назначенного для повторного расследования всех четырех убийств, инкриминируемых Калужкину. Он очень грамотно отвел три обвинения, в которых откровенно просматривалась милицейская заинтересованность в скорейшем закрытии своих «висяков». А вот в эпизоде с Грибановым, в котором оставалась определенная неясность, обычно трактуемая в пользу подозреваемого, он поступил, что называется, не по закону, а по понятиям. Либо по подсказке. Следовал вывод, что так было надо. И это обвинение он оставил. А ведь кто-то, да чуть ли не сам Привалов, уверял Славку, что тот следователь – человек глубоко порядочный, что сомнению не подлежит. Что ж, очередное очко не в пользу господина генерала.