Опасная тропа - [51]

Мы передвинулись поближе к оставшейся лошади и остаток ночи дружно бодрствовали, но так ничего не услышали и не увидели. С рассветом мы внимательно осмотрели место, где паслись наши кони. Концы веревок, которыми они были крепко привязаны, остались у колышков в полыни — похититель не стал возиться с узлами и попросту перерезал веревки. Если б мой жеребец не заржал — он, без сомнения, захватил бы и его. Мы оседлали единственного коня, навьючили на него все свое снаряжение и вернулись к реке. Там мы искупались, зажарили и поели добытой Бесстрашным оленины и отправились вниз по течению реки. Нам предстоял трехдневный пеший поход: семьдесят пять миль по долине и еще три мили через холмы к Форт-Бентону.

Как только мы покинули место, где жгли утренний костер для приготовления еды, Питамакан заявил, что чувствует над нами большую опасность и по-хорошему нам следовало бы днем скрываться в укромных местах и продолжать путь только с наступлением темноты.

— Хорошо. Давай так и поступим. Я верю твоим предчувствиям, — ответил я.

— Аи! Кому какое дело до птичьей головы! Опасно или не опасно, но мы должны идти. Я хочу домой! — воскликнул он.

Вдоль Титона, как и всех остальных рек в этой части страны, проходила хорошо проторенная тропа, время от времени используемая племенами черноногих и постоянно — стадами диких животных. Когда долина была прямой, тропа шла по ней, а если русло давало излучину, она неизменно выходила на равнину и перерезала ее по кратчайшему пути. Мы, конечно, следовали по тропе — так было удобнее шагать и экономилось время. К вечеру мы были уверены, что покрыли верную треть расстояния, отделявшего нас от форта.

На ужин нам еще хватило оленины, добытой Бесстрашным. Уже в сумерках мы загасили костер, спустились примерно на милю по долине и на ночь забрались в густые заросли. Я дежурил первым, Питамакан — вторым, а Бесстрашный — последним. Перед самым рассветом он разбудил нас и сказал:

— Что-то случилось с нашей лошадью. Она ведет себя беспокойно, храпит и бьет копытами. А теперь вовсе бросилась на землю и катается, словно от сильной боли.

Мы подошли к ней, но в сумеречном свете узнать, что с ней приключилось, было невозможно. Она вскоре затихла и встала неподвижно, с опущенной головой. С рассветом мы снова встали и подошли к ней. Теперь стало ясно, что ее ужалила в нос гремучая змея. На голове у нее была такая опухоль, что почти не было видно глаз. Нам оставалось только одно, и Питамакан сделал это: положил конец ее агонии выстрелом в голову. Теперь мы были вынуждены бросить свои постельные принадлежности, веревки и большую часть содержимого походных сумок. Самое необходимое мы упаковали заново, а седла спрятали в зарослях. Для купания и завтрака мы выбрали открытый берег реки, где противнику было бы невозможно захватить нас врасплох.

Через час мы снова двинулись в путь. Наши вьюки были весьма тяжелы. Солнце, едва поднявшись над горизонтом, принялось немилосердно палить. Пот лил с нас градом. Но мы упрямо продолжали идти, не поддаваясь соблазну остановиться и отдохнуть в какой-нибудь тенистой заросли. В полдень я застрелил годовалого бизона, но мы задержались лишь на время, необходимое, чтобы зажарить и поесть жирного мяса с его ребер. Все остальное время мы упорно шагали под тяжелой ношей. К приходу ночи мы были вполне удовлетворены от сознания того, что преодолели вторую треть нашего пути и завтра наш нелегкий пеший переход должен-таки закончиться. На закате Питамакан застрелил молодого самца белохвостого оленя. Мы съели по изрядной порции прекрасного мяса. Затем, как всегда, перебрались на ночевку в другой лесок. Было очень тепло, поэтому мы не страдали от отсутствия своих постелей.

Улегшись спать, мы еще долго разговаривали о различных вещах, которые должны сделать, когда наша долгая тропа закончится. Питамакан жаждал скорейшего собрания всех племен и похода на юг против кроу. Бесстрашный говорил, как счастлив он будет работать на нашу Компанию и выражал надежду, что сиксика и северные каина уже прибыли к форту с реки Белли. Ему нетерпелось встретиться со своей женой: она, дескать, была такой замечательной женщиной — даже слишком для него хорошей!

Я же больше молчал, а мысли мои были заняты главным образом Отаки: я думал о ней каждый вечер все время нашей долгой тропы. Белый Волк разрешил нам поставить свою палатку после моего возвращения с Севера. Это было также и желанием моей «почти-матери». Но как посмотрит на это дядя? Я очень опасался, что он воспримет это как несерьезную блажь, ведь в его глазах мы еще дети и слишком юны, чтобы ставить собственную палатку! Один за другим я перебирал в уме доводы, которыми надеялся убедить его в том, что мы уже способны идти собственным путем.

На рассвете мы навьючили на себя свой груз и, как и накануне, отойдя подальше на открытое место, искупались. Затем, когда мы сидели вокруг небольшого костра и жарили мясо, Бесстрашный болтал не умолкая о том, как он рад своему освобождению от Скверного Языка, и уверял, что будет счастлив работать на Дальнего Грома. Ведь этот день должен был стать последним на нашей долгой тропе, и к вечеру мы были твердо намерены прибыть в большой форт длинных ножей. И вдруг: