Опасная случайность. Книга первая. Синтезатор эмоций - [24]

Отец Денис ехал в свой храм в Химках, который ему поручил Всевышний. Там он главный. Завтра утром работа. Из жизни ушел хороший и известный человек. Ему нужно воздать последнюю почесть. Панихида пройдет завтра в храме отца Дениса. Вести панихиду он должен сам.

Ночь. Скорее, не ночь, а начало утра. Брезжит рассвет. Оперативная группа третьего отдела внутренних дел Химок во главе с капитаном полиции Тропининым Алексеем Дмитриевичем, то есть со мной, отбыла на «труп». За стеклами машины темно. Чтобы не слепли встречные, перед фарами высвечивается только часть дороги. Чуть спереди и немного в сторону. В четыре утра трястись в уазике совсем не здорово. Вместо этого в отделении можно было и вздремнуть. Самый сон. Сзади этим и занимаются. Особенно старается Василий Степанович, наш судебный медик, даже посапывает. Сегодня я ночной главный. «Главный» – я бы определил это как меру беспокойства. У всех за мной сидящих беспокойство только в том, чтобы не очень трясло. Может пропасть сон. Мое же беспокойство, как и полагается главному, совсем иного характера и сон совершенно не предполагает. Да в общем-то никакого сна и нет. Есть тягостная череда мыслей, картинок, событий, выводов, вопросов и ответов. Все это медленно прокручивающееся в голове кино я определяю как профессиональную видеоредакцию сюжетов из моей собственной полицейской жизни.

Как же здорово смотреть кино, когда голова немного опирается о стеклянную поверхность окошка. Окошко совсем и не холодит. Между ним и головой проложена вязаная шапочка, которую, когда работаю, надеваю по настоянию Татьяны. Вяло текут мысли.

Зачем такой компании лидер? Когда знают, что делать, вполне можно обойтись без главного. Каждый выполняет свое дело, словно щелкает орех. Успевай только проглатывать. Правда, когда орехи почему-то не колются, все претензии приходят к главному. И тогда уже главный становится орехом в чьих-то крепких зубах. «Прозевал!», «Не обеспечил!», «Где анализ?», «Растяпы!», «Не раскрыли!», «Служебное несоответствие!», «Уволю!». И все в том же духе, пока начальство не сбросит с себя все накопившееся раздражение и злобу.

Из города почти выехали. В ночном городе, как в лесу. Еще не заблудился, но чувствуешь себя как-то не по себе. Возможно, это ощущение одиночества. В окне медленно проплывают дома, светляками вспыхивают самые разные глаза, как будто глядящие в тебя, то глаза-фонари, то глаза-реклама. Иногда виднеются огоньки в окнах. Тоже глаза. Но все эти глаза, если постараться определить свои впечатления точнее, как в морге у мертвых, когда открыты. Лезут же ночью сравнения?! Они безразличные. Они открыты, называются глазами и смотрят. Должны же они, если я еду мимо, на меня смотреть? Они же глаза! А они на меня не смотрят. Меня как будто нет. Всем все до большого фонаря. И до меня тоже. Получается так, что сейчас я, да и практически всегда, один. Кажется, что я никто! От этого становится сразу почему-то нехорошо и сразу чего-то хочется. Пожалел бы кто-нибудь, как мама. Тогда все хорошо и тепло-тепло. Было все. Трупы – страшно! Ну, и бросила – не так страшно, как зябко. Звездочку снимали – ошиблись, вернули. Совсем никакого страха, обидно. И другое… Но в ночном городе что-то все равно есть нехорошее. К тебе, наверное, полное безразличие. И это страшнее страха. Вчера поступила странная ориентировка. Выделять из событий непонятное и необычное. То, чего не может быть, но почему-то есть, и об этом сообщать наверх. Обо всем докладывать подробно и не только то, что сам видел и слышал, но видели или говорили другие. О слухах, сплетнях, сказках, фантазиях, а также о том, «что одна баба сказала». Что-то случилось серьезное и не у нас, а там, наверху.

Кажется, приехали. Машина свернула на боковую дорогу. Стало больше трясти. Впереди показалась ограда какой-то закрытой конторы. Здание высокое, длинное, темное, унылое. Строения эти только у таких контор. И ни одного огонька. На чуть более светлом фоне неба луной высвечивается контур здания. За этим черным кирпичом поле и холм. На холме церковь. Туда и едем. На часах уже четыре шестнадцать. Еще немного – и совсем светло. Вспомнил звонок охранников из храма. Сработала пожарная сигнализация. В храме огонь. Тушить стали сами, потом подключились пожарные. Потушили. Потерпевших нашли в церкви. Один в шоке, а другой – труп, обгорелый и какой-то странный. То ли человек горел живым, а потом превратился в труп, или сначала стал трупом, а потом сгорел. Теперь ясно, зачем коллективно прибываем. Непонятный труп.

Все ведь думают, что если мы профессионалы, то ко всему привыкшие, например, к мертвякам. И без всяких эмоций по поводу того, что видим. Определенно считают, что мы, чтобы не пропустить чужие сопли и слезы, не обращаем внимания на свои собственные. Конечно, все не так. Всегда страшно. Мы только говорим, что не страшно. Иногда до слез жалко. Но всегда, когда труп, от него, да, именно от трупа, передается вдруг ощущение такой сплошной непроницаемой, безысходной, глухой, абсолютной и всеобъемлющей безнадеги, так что нутро начинает выть волком. Ведь когда-то, может быть, и я… я… И все из себя выбрасываешь, отгоняешь ненужные мысли. Ведь ты привык! Ты на службе! Тебе нельзя! Потому и всякие хохмы в сериалах про полицию на тему «Все хорошо, прекрасная маркиза!». Все это так. По-другому как? Подругому нельзя.