Опасная работа - [58]

7.30 вечера

Сейчас вернулся совершенно разбитый и измученный вторичными безуспешными поисками капитана. Льдина это огромная, и, хоть мы и прошли по ней миль двадцать, если не больше, конца ей не было видно. Мороз в последнее время стоит ужасный, и снег на поверхности льдины смерзся, став твердым, как гранит – иначе мы могли бы отыскать его по следам. Матросы желают отправляться не мешкая, развести пары и держать путь на юг, так как за ночь лед вскрылся и на горизонте обозначилась вода. Матросы уверяют, что капитан Креги, уж конечно, мертв, а мы рискуем жизнью, теряя время неизвестно зачем и пренебрегая возможностью спастись. Мистеру Милну и мне стоило большого труда уговорить их подождать еще один день до завтрашнего вечера, поклявшись, что дольше этого срока мы здесь не останемся. Мы предложили поспать несколько часов, а потом в последний раз обшарить льдину.

20 сентября, вечер

Утром я с группой матросов вышел на лед и обследовал льдину в южной ее части. Мы прошли миль десять-двенадцать, не встретив и следа какой-либо жизни, не считая одинокой птицы, долгое время кружившей над нашими головами. Судя по полету, это был сокол. На юге льдина вытягивается в длинный и узкий, вдающийся в море мыс. У основания мыса люди остановились, но я упросил их пройти дальше, к оконечности мыса, чтобы почувствовать удовлетворение от сознания, что нами не был упущен ни малейший шанс отыскать капитана.

Мы не прошли и ста ярдов, как Макдональд из Питерхеда, крикнув, что видит что-то впереди, перешел на бег. Мы тоже это увидели и побежали. Поначалу это казалось непонятным темным пятном на белом льду, но по мере нашего приближения оно обретало очертания человеческой фигуры, а потом и очертания того, на чьи поиски мы и отправились. Капитан лежал ничком, уткнувшись лицом в замерзший сугроб.

За время, пока он лежал, его занесло снегом, засыпало кристалликами льда, и, когда мы подошли, порыв ветра закрутил эти кристаллики в маленький снежный столб, взметнул их и опять опустил, а потом, подняв часть этих кристалликов в воздух, подхватил и унес в сторону моря. Мне это показалось лишь снежным вихрем, но многие из моих спутников утверждали, что поначалу вихрь этот имел форму женской фигуры и фигура эта склонилась над трупом, поцеловала его, а потом полетела прочь, паря над льдами. Наученный опытом, я теперь не смеюсь над мнениями других, какими бы странными они подчас мне ни казались. С уверенностью можно сказать лишь одно: смерть капитана Николаса Креги не была мучительной; исхудалое лицо его освещала радостная улыбка, а руки его были все еще простерты, словно для объятия, предназначенного странному гостю, поманившего его в дорогу, в туманную даль загробного мира.

В тот же день мы его похоронили, завернув во флаг корабля и привязав к его ногам тридцатидвухфунтовое пушечное ядро. Я прочел отходную, а грубые матросы плакали, как дети, потому что многие из них были ему благодарны за его доброту; любовь и привязанность их к капитану, подорванные странным его поведением в последние дни, сейчас вспыхнули с новой силой. Тело его, пролетев решетчатый люк, с плеском погрузилось в воду, и я видел, как оно опускается вниз, ниже, ниже, пока не превратилось в белый лоскуток, светлое пятнышко, мерцающее у грани вечного мрака. Потом и оно исчезло, растворилось, и он ушел. Ушел, унеся с собой свою тайну и скорбь, навеки похороненную в его груди, для того великого дня, когда море извергнет из себя мертвецов, и Николас Креги, восстав их мрака, возникнет вновь среди ледяного простора, улыбающийся ясной улыбкой, простирающий руки в приветствии. От всей души молю Бога, чтоб загробная жизнь его была счастливее той, которую он прожил.

Я не стану продолжать мой дневник. Нам предстоит теперь путь домой – прямой и ясный, а великие льды совсем скоро превратятся лишь в воспоминание. Не скоро смогу я оправиться от шока, вызванного недавними событиями. Начиная вести запись нашего плавания, я понятия не имел, каковы будут его последние страницы. И вот я пишу заключительные строки один в моей каюте, и время от времени вздрагиваю, потому что мне чудится, будто с палубы доносятся торопливые и нервные шаги погибшего капитана. Сегодня ночью я вошел к нему в каюту, чтобы, выполняя обещанное, составить опись вещей и внести ее в официальный документ. В каюте все было по-прежнему, все вещи находились на тех же местах, на которых я видел их в первый мой визит, но портрета в изножье его койки, о котором я говорил, не было – у меня сложилось впечатление, что его вырезали из рамки ножом и унесли. Этим последним звеном в цепи странных событий, которым я оказался свидетелем, я и завершу мой дневник плаванья «Полярной звезды».

[Запись, сделанная доктором Джоном Макалистером Реем-старшим.]

Я перечитал это странное повествование, рассказывающее о смерти капитана «Полярной звезды» и содержащееся в дневнике моего сына. Я совершенно уверен в том, что все это происходило именно так, как он пишет. Уверенность мне придает знание характера моего сына – человека разумного и твердого, не склонного к фантазиям. Однако описанные события на первый взгляд так причудливы и невероятны, что долгое время я противился публикации. Впрочем, несколько дней тому назад я имел случай получить независимое мнение на этот счет, и оно стало подтверждением правдивости рассказа, пролив новый свет на описанные события. На собрании Британской медицинской ассоциации в Эдинбурге я встретился с доктором П., давним моим товарищем по колледжу, ныне практикующим в Сэлташе, Девоншир. Выслушав мое повествование о странном приключении сына, он объявил, что был знаком с героем рассказа, и, к удивлению моему, описал его точно так же, как он был описан в дневнике, не считая того, что доктор знал капитана, когда он был моложе. По словам доктора, капитал был помолвлен с молодой женщиной необыкновенной красоты, жившей в Корнуолле на побережье. Когда капитан находился в море, его невеста погибла при обстоятельствах самых загадочных и трагических.