Опасная обочина - [65]

Эдуард Баранчук взглянул сквозь радиста и, ни слова не говоря, вышел вон. Не слишком-то разговорчив сегодня был летающий ас, не очень-то хотелось ему зря сотрясать воздух.

В вагончике номер шесть неплановый пир шел своим чередом.

Вскорости вернулся и Эдуард Никитович Баранчук. Хлопнув изо всех сил промерзшей дверью, он вошел в свой вагончик, сбросил полушубок и поставил как ни в чем не бывало пиво на стол. Поставил и сел.

— Количество не исказит качество, — развел руками Иорданов. — Эдик, ты — гений. Нет слов. Подскажи источник, если не секрет.

— Секрет.

— Большой-большой-большой человек, — подтвердил дядя Ваня.

Тут-то и потускнел приоритет Смирницкого.

— Да стоило ли? — сказал он. — Есть же еще. Завтра работать…

Эдик зло усмехнулся:

— Чего ради приятной компании не сделаешь! А работать-то нам — не вам.

Вечер был еще далеко не поздний, за окном посвистывал ветерок — предвестник настоящей пурги.

А здесь, в вагончике, было тепло, уютно, мягко светилась лампа над столом, где после смены в приятной неге томилось и млело, казалось бы, дружеское застолье. Иорданов, разрумянившийся, с блескучими глазами, налил в алюминиевые кружки, поднялся и величаво предложил:

— Давайте, ребята, еще кислятинки. За связь города и деревни! Будем считать, что деревня — это мы. Горячий привет участникам банкета!

— Среда, как суббота, — кивнул дядя Ваня.

Все выпили. И Смирницкий с ними. Иорданов, жуя, уже похлопывал его по плечу, будучи человеком не просто общительным, а скорее контактным.

— Извини за любопытство, Виктор, ты к нам надолго?

— Хочешь спросить, зачем я здесь? Так, дружище?

— М-м-м… Интересно, не стану скрывать.

— Разыскиваю одного парня. По анонимному письму. Хочешь прочесть?

— Разумеется, хочу.

Не спеша Валентин Иорданов вытер руки видавшим виды платком, осторожно принял письмо и углубился в чтение. Все молчали в ожидании.

— Что скажешь? — наконец не выдержал Смирницкий, но посмотрел при этом почему-то на Баранчука — Любопытное письмо?

Иорданов неопределенно выпятил нижнюю губу, раздумчиво цикнул зубом, почесал в затылке, старательно изображая вариант известной скульптуры «Мыслитель».

— Ну, тут бы моя бабушка надвое сказала. Лично я в душе романтик и все такое прочее. Хотя некоторые места наводят на размышления.

И вдруг протянул руку Баранчук:

— Могу и я прочесть?

Гость немного помедлил, но письмо все же дал. И стал наблюдать.

— Пожалуйста, аккуратнее, — попросил он, — не порви. Оно уже истрепалось слегка. Много народу читало.

— Неужто так интересно? — пошутил Баранчук. — А если порву?

Смирницкий улыбнулся:

— Да ради бога, в редакции существует копия. Рви себе на здоровье, если желание есть.

Эдуард ответил лучезарной улыбкой и принялся за чтение.

— Неужто он в нашей колонне, Виктор? Думаешь, в нашей? — спросил Иорданов, делая ударение на последнем слоге, как это и принято у «светских» людей, будь они даже посреди тайги.

Этот вопрос оторвал Баранчука от чтения — он пристально взглянул на Смирницкого. Смирницкий же, глядя в упор на Баранчука, сказал с расстановкой, коротко:

— Похоже на то.

— Ну да! Может быть, среди нас? — настаивал Иорданов. — Здесь? Вот дядя Ваня, к примеру. Дядя Ваня, ты кто — романтик или прагматик? Отзовись, дядя Ваня, тебя спрашивают.

— Манси я, манси, — пробурчал дядя Ваня, закусывая и не желая вступать в полемику.

— Видит бог, не он, — сокрушенно вздохнул Иорданов. — Дядя Ваня и периодическая печать — понятия взаимоисключающие.

Дядя Ваня оторвался от еды и обиделся:

— Глупый ты, Валька. Глупый-глупый. Кто наш вагон газета приносит? Дядя Ваня.

Шуткам положил конец Баранчук.

— Приложил он вас, — твердо заявил Эдуард, возвращая письмо Смирницкому. — Крепко приложил. И за дело.

— Нас? Это кого же? — поинтересовался Виктор. — Меня лично?

— Нет, газету.

— Ин-те-рес-но…

— Чего тут интересного? Я что, неправду сказал? Вы ведь действительно иной раз много шума поднимаете. А пройдет годишко-другой, и на поверку — пустячок. У вас это называется «кампания». Шум, бах, тарарах! Герой! Портрет в газете! А через десять лет где он — ваш герой?

— Ну-ну.. — улыбнулся Смирницкий.

Но свободный водитель-ас, первый номер доски Почета, гордость колонны Эдуард Баранчук уже вошел в раж:

— Что «ну-ну»? Разве не так? Для вас ведь главное — увлечь, обобщить… Если ты, скажем, найдешь этого… парня, поди тоже дискуссию недельки на две затеешь? Ведь затеешь?

— В открытом споре все равны, — парировал Смирницкий.

— В открытом… — саркастически улыбнулся оппонент. — Вы же в своей газете придумываете эту открытость, чтоб дурачков на разговор вызвать. Пойдут письма, дескать, сукин сын этот аноним. Как сейчас помню, у нас на целине, в кромешной мгле, в буране. И пошло! И поехало! А если найдется какой-нибудь гражданин Пупкин и напишет, мол, прав этот парень, нет подвига, а есть… поступок — неосмысленный, случайный, ну скажем… биологический, напечатаете вы это? Или ты считаешь, что подвиг всегда осмыслен?

Смирницкий и не заметил, как стал катать желваки. Теперь уже завелся гость. И не на шутку. Крепко зацепила эта беседа Смирницкого.

— Погоди, дружок, — процедил он, почти забыв, что представляет солидную газету, — погоди-ка… Так что ж, по-твоему, эта девочка, бортпроводница… Надя Курченко… прикрывая пилотов, подставила себя под пулю случайно? Случайно, да?