Опасная обочина - [61]

Панелевоз без водителя, являя собой совершенно призрачное зрелище, надсадно ревя мотором, медленно спускался по пологому берегу к реке, а он стоял и смотрел, как блестящая идея, созревшая в его мозгу, неотвратимо претворяется в жизнь.

«Только бы лед не помешал, — подумал он нетерпеливо — Вся надежда на это…»

А КрАЗ уже вступил на ледяной припай и, оставляя за собой два широких, рубчатых и ясно различимых следа, шел поперек реки к едва заметному в наступающей темноте противоположному берегу.

Но этой машине не суждено было закончить свой путь на земле. Примерно на середине реки лед под ней оглушительно треснул, как будто кто-то в морозном воздухе ахнул из миномета. Задние колеса и панельный прицеп медленно поползли в черную воду, а хищный горбатый капот стал задираться в небо.

Через секунду все было кончено. Человек в телогрейке удовлетворенно хмыкнул, когда на его глазах мощный панелевоз почти беззвучно ушел под воду. Лишь заклокотали воздушные пузыри в полынье да, наверно, всплыли неизбежные масляные разводы.

Но и это еще было не все. Он знал, что посреди полыньи сейчас плавает его телогрейка, — он положил ее на крышку КрАЗа перед тем, как отправить его в тартарары. Вторую же, припасенную загодя и лежавшую под сиденьем, он переодел еще в дороге, не останавливая машины.

Сверкнув хищной, недоброй, но белозубой улыбкой, он потянул с головы шапку и кощунственно перекрестился, глядя на полынью.

«Царствие небесное, — про себя произнес человек в телогрейке, — мир праху моему».

Он не был суеверен, но какое-то неблизкое предчувствие кольнуло его, и он поежился. Кольнуло и тут же исчезло, потому что надо было действовать дальше, и действовать энергично.

Человек в телогрейке поднял с дороги веник из сосновых лап — отменный веник, густой и широкий. Он наломал его километров за двадцать отсюда — пусть и там поломают головы следопыты в мундирах, если, конечно, обнаружат сломанные ветки.

Он выбрал место поудобнее и, пятясь, спиной стал уходить в лес, тщательно заметая самодельным веником свои следы на снегу. Через некоторое время он уже углубился в чащу настолько, что позволил себе повернуться и выбросить веник. Потом он достал компас, обычный школьный компас, стоящий копейки, но такой нужный сейчас. Он тщательно сверился с картой и, уточнив направление, зашагал вперед.

Подметание следов утомило его, пот лил градом и, стекая на шею, холодил ее, нательное белье стало мокрым. Но человек в телогрейке шаг не замедлил, а все прибавлял и прибавлял, не чувствуя усталости, ведомый одной-единственной фанатичной идеей.

Этой идеей была женщина, которую он любил…

Выйти на схрон ему сразу не удалось. Он долго плутал по лесу: то ли план оказался неточным, то ли сам он что-то перепутал в направлении, которым безостановочно двигался не первые сутки.

Те немногочисленные харчи, что были у него за пазухой в момент побега, давно кончились. Два световых дня и две жуткие ночи у него крошки не было во рту, но он продолжал идти, потому что остановка была подобна смерти, а жажда жить и достигнуть цели теперь уже окончательно стала больной фанатичной страстью.

И все-таки он вышел к этой землянке, к этому схрону. Обессиленный, промерзший, умирающий от голода, он все-таки нашел эту тайную берлогу, сработанную таким же, как он, изгоем для себе же подобных зверей и отщепенцев.

Человек в телогрейке, теряя последние остатки сил, ввалился в схрон, нашарил на полу небольшую горку консервных банок, взял одну и долго стучал вялой рукой по торцу ножа, не в состоянии пробить тонкую жесть. Он позволил себе съесть не более половины банки, ел прямо рукой, до крови расцарапывая пальцы о зазубренные края. Потом уже до него дошло, что это была ряпушка в томате.

Он заснул, умостившись на полу, рядом с недоеденной банкой, заснул сразу, словно провалился в теплую тягучую бездну, где уже не было места ни опасности, ни погоне. А когда проснулся, то не сумел определить ни времени суток, ни количества дней, проведенных на свободе.

Он доел консервы и обшарил сантиметр за сантиметром всю землянку — курева не было. Спичек не было тоже, но, слава богу, один коробок — заветный и бесценный — у него был с собой.

Человек в телогрейке выглянул наружу и установил время суток — глухая ночь. Чутьем зверя он также почувствовал, что на многие километры вокруг нет ни души и в ближайшее время не предвидится.

«Ага, — злорадно подумал он, — значит, правильно выбрал направление, все-таки сбил их со следа. Кто же будет бежать на север? Любой здравомыслящий потянется на юг или на запад, подальше отсюда, А я — на север, туда, где в одиночку не больно-то выживешь. Ну ничего, постараемся. Главное протянуть, сколько смогу, и выжить во что бы то ни стало.»

Он вернулся в землянку и снова залег, точно медведь в спячку, но заснуть уже не сумел. Тогда он сел, привалившись к деревянной обшивке стены, и стал думать. А тема его раздумий была одна — прошлая жизнь…

А не так уж далеко отсюда стоял тот же мороз, так же вихрилась поземка, но этот северный ландшафт согревался теплыми огнями жилгородка механизированной колонны, который, словно ковчег в бесприютной тьме, плыл навстречу метели, сообщая всему миру о своей жизнестойкости и твердом дружелюбии.