Опасная обочина - [40]

Она повторила, печатая каждый слог:

— Я тебе очень благодарна. И вообще… и если когда-нибудь… то есть, если тебе…

Он перебил ее:

— «Татра» уже прошла. Ехай.

Она вырулила из «кармана», и они снова помчались по лежневке в сторону карьера.

— Почему ты говоришь «ехай»?

— А чего стоять?

— Почему ты говоришь «ехай», а не «поезжай», например, или, как Гагарин, — «поехали»?

Он улыбнулся прежней своей улыбкой, той, «довоенной», — мальчишеской и открытой.

— Так говорил мой инструктор, старый водитель. Ты не у него, случаем, училась? Николай Ефимычем зовут…

— Нет. У нас был молодой — пижонистый такой, шумный… Тихие улицы любил, где движение поменьше.

— Э-э, да разве это ученье?! Нас Николай Ефимыч чуть ли не со второго занятия — на Садовое кольцо. Да еще в часы «пик»… Глянешь, а рядом с твоей дверцей КрАЗ топит, колесо выше головы — жутко. Так к нему и тянет, руль сам влево поворачивается. Тут Николай Ефимыч по своему тормозу — р-раз: ты и заглох, а что делать, ну все из головы выскочило. А Николай Ефимыч сидит себе спокойно, в лобовое уставится, будто там что-то новое появиться может, и — ни слова. Сзади сигналят, конечно, хотя и запрещено. Тут он и скажет всего одно словечко: «Ехай». Вот так и учил…

— Здорово!

Впереди трижды мигнули, кто-то уступал дорогу.

— Что-то я разболтался сегодня…

— Да что ты! Я словно дома побывала… Расскажи еще про Николая Ефимовича.

Баранчук помолчал немного, как это и приличествует уважающему себя рассказчику, а потом начал:

— Мы это позже узнали, один моторист рассказал, тоже старый. Оказывается, наш Николай Ефимович всю войну от начала до конца на одной машине прошел, так в Берлин на ней и въехал, на своей трехтонке — ЗИС-пять, может, знаешь…

— Видела, — кивнула Паша.

Они стояли «в кармане», пропуская встречный «Магирус».

— Нас с тобой тогда еще не было… — сказала Пашка.

— Зато сейчас мы есть, — пробурчал инструктор. — Ехай.

Она улыбнулась.

Пашка-амазонка не сломалась ни на восьмом, ни на десятом, ни даже на двенадцатом рейсе. На предложение Баранчука поменяться местами ответила таким истошным отказом, как будто у малого дитя отбирали любимую игрушку.

К концу смены было сделано семнадцать ходок. После этого Эдик соскочил на насыпь, открыл Пашкину дверцу и просто передвинул ее на свое место.

— Домой — это не работа, — без обиды объяснил он ей.

В своей манере он запрыгнул в кабину и погнал МАЗ в поселок. Пашка сидела, закрыв глаза и безвольно опустив руки, пальцы у нее мелко подрагивали, но в темноте кабины Эдуард этого не видел.

— Ну что, хочешь еще на трассовый самосвал? — как бы между прочим спросил Баранчук.

— Хочу, — сонно пролепетала Пашка.

— Да-а-а… — только-то и сказал он.

Примерно через полчаса Баранчук привез бездыханное тело Пашки к женскому вагончику, извлек ее из кабины и поставил на крыльцо, не поднимаясь на ступеньки. Но лишь только он ее отпустил, как стала заваливаться набок, и ему пришлось ухватить ее за воротник полушубка. Так он и ввел девушку в комнату и попытался снять с нее полушубок.

— Я сама, — сказала Пашка, не открывая глаз.

Минут пять она расстегивала верхнюю пуговицу, но та никак не давалась. Тогда Эдик, не обращая внимания на легкие стенания, стянул с нее овчину и уложил на кровать. Подумал и снял валенки, поставив их сушиться на горячую трубу теплотрассы. От порога он полюбовался делом своих рук и с сознанием исполненного долга вышел вон.

Через две минуты МАЗ Баранчука, подняв снежную тучу, тормознул у крыльца конторы. Пнув носком валенка дверь, Эдуард вошел в «кабинет» Стародубцева.

— Знаю, знаю, — с места в карьер загремел Виктор Васильевич. — Стажера себе нашел — делать нечего!

— Здравствуйте, — вежливо сказал Баранчук.

— Девица на трассе! Стыд и срам! Ведь, не дай бог, начальство пронюхает, куда мне глаза девать?! Посадить за руль такой машины — кого? — пигалицу!

— Она сделала семнадцать рейсов — я к рулю не прикасался.

Стародубцев глянул на своего водителя поверх очков:

— Сколько?

— Семнадцать. Доброе утро, Виктор Васильевич.

— А? Здорово, здорово… Семнадцать, говоришь?

— Семнадцать. А теперь умножьте семнадцать на количество кубов и получите результат.

— Что я тебе, Коперник или этот… Джордано Бруно? — проворчал Стародубцев.

«Хорошо бы тебя самого сжечь на костре», — подумал Эдик, но вслух произнес:

— Она отличный водитель, Виктор Васильевич.

— Ну и что же теперь делать? На линейную машину переводить? Никогда этого не будет!

— Нет, на трассу действительно не надо…

— А чего же ты хочешь? — едко удивился Стародубцев.

— Отдайте ей ключи.

Начальник колонны поморщился, словно в зуб вступило.

— Я уже и приказ подписал, — сказал он задумавшись.

Баранчук психанул.

— Какой приказ?! — рявкнул он. — У вас и машинистки-то нет.

— Мысленный приказ — отрезал Стародубцев.

— А-а… Ну все равно, отдали бы вы ей ключи, где ж это видано: водителя в уборщицы переводить…

— Защитник! — проворчал он и полез в карман полушубка, висящего на стене. — На! Отдашь сам…

Баранчук взял ключи на длинной цепочке и уж было пошел к двери, когда начальник его остановил:

— Эдуард…

— Что?

— Ты куда? Спать?

Эдик ухмыльнулся самым откровенным образом: он знал, что волновало сердце его начальника.