Опасная медицина. Кризис традиционных методов лечения - [2]

Почему «голодает» сердце далеко не голодных, а чаще всего обильно питающихся людей? Как питание по стандартам 1930-х годов отражалось на физиологических параметрах организма в 1970–1980-е годы? Если питание было все же важно (о чем свидетельствовали зарубежные и отечественные исследования и публикации, где обсуждалась, к примеру, необходимость проведения разгрузочных дней), то почему диетолог занимал почти последнее место во врачебной иерархии советского медицинского учреждения?

Сейчас я понимаю, что та диетология, по которой больных надо было кормить 3–4 раза в день мясными бульонами, котлетами, компотами и проч., большой пользы принести и не могла. И помню то молодое «лекарственное тщеславие», каким мы щеголяли перед диетологом (это был молчаливый мужчина в возрасте за 80 лет) – практически не врачом в нашем восприятии. Значительно позже я узнала и опробовала на больных коррекцию питания, способную заменить 90 % тех препаратов, знание латинских названий которых придавало нам столько кастовой самоуверенности. Мы стремились облегчить работу сердца с помощью периферических вазодилятаторов (сосудорасширяющих средств), антиангинальных препаратов (препятствующих или облегчающих приступы стенокардии), в том числе столь популярных и по сей день бета-блокаторов, снижающих частоту сердечных сокращений. И не знали, что это достаточно легко достигается за 2–3 дня самыми простыми естественными методами, включающими коррекцию питания, а улучшение состава крови в течение недели-двух дает такую динамику электрокардиограммы, которую мы и не мечтали получить за 30–40 дней пребывания больного в стационаре.

...

Недавно дал о себе знать бывший пациент, лечившийся таким образом 10 лет назад: тогда он принимал по 20 таблеток нитроглицерина в день, не мог пройти без боли и нескольких метров, и ему было рекомендовано коронарное шунтирование, от которого он отказался за неимением денег. После трехмесячного курса натуральной терапии его приступы абсолютно прошли и не повторялись все эти годы. Если учитывать тот факт, что больной не стремился к кардинальному изменению образа жизни, а также имеет тяжелые формы гипертонии и диабета, то результат можно считать блестящим.

И таких больных, избежавших операции, практически отказавшихся от нитроглицерина, было немало. Но, к сожалению, и немного, потому что сознанию современного человека ближе блеск операционных инструментов и вера в могущество лекарств, чем возможность стабильно изменить пищевые привычки, или, как сегодня модно говорить, «пищевые паттерны».

Я вспоминаю, как питались наши больные, и, честно говоря, удивляюсь не тому, что иногда в день предполагаемой выписки их переводили с инфарктом из отделения хронической ишемической болезни сердца в блок интенсивной терапии или даже отправляли в морг, а тому, что все-таки большей части из них удавалось прожить еще много лет. Воистину поразительны возможности человеческого организма выдерживать столь небрежный, безграмотный, несоответствующий «инструкции по эксплуатации» образ жизни. Вызывала уважение и большая «сила», заключенная в маленьких химических таблетках, 8–10 штук которых вопреки всему позволяли сохранить жизнь пациентов и, более того, выписываться из больницы «с улучшением» и врачебной отметкой в эпикризах, что «частота приступов стенокардии и интенсивность болей значительно уменьшились».

По утрам, как только мы приходили на работу, то заставали наших больных за стандартным завтраком: это были яйца, сыр, хлеб с маслом, каша, творог, сметана, чай и т. д. И все было точно рассчитано по калоражу в соответствии с принятыми законами питания. А больным-инвалидам Великой Отечественной войны, достаточно тяжелым, с целым букетом болезней, полагались еще и дополнительные граммы деликатесов, и нередко из буфета доносился шум склоки из-за «продуктовых льгот». Кто и когда определил, что с утра пораньше эти люди, чаще пожилые или среднего возраста, чаще полные или с избыточным весом, не потратившие еще ни одной калории, должны съесть такое количество белков, в таких сочетаниях?.. Я не знаю.

Дальше было хуже. Не успевали наши пациенты понежиться в постели и несколько развлечься утренними процедурами, как наступало время развозить очередную кашу – с молоком, маслом и неизменным хлебом. (Мы, врачи, тоже иногда ели эту кашу, хотя большей частью были упитанны или даже имели лишний вес.) А через 2–3 часа после обхода больные обедали по советскому стандарту: первое, второе и неизменный компот, после чего следовал «заслуженный» дневной отдых…

Но самое страшное происходило вечером, чему мы были свидетелями на дежурствах. С 17.00 до 19.00 часов, во время посещения больных родными и друзьями, и начиналось то, что я впоследствии осознала как настоящий кошмар.

Людям свойственна эмоциональная любовь к своим близким, тем более если те больны или, не дай бог, при смерти. Тогда эта любовь расцветает, и весь недостаток внимания и понимания, который накопился к этому моменту, превращается в щедрые больничные передачи, а потом, к сожалению, и в очень большие посмертные расходы.