Опасная бритва Оккама - [27]

Вторые — это те, кто испугался своего «властного сюжета», не потянул его и теперь пытается из него выбраться и перескочить в любой другой. Они запивают и заедают власть дорогим коньяком, икрой, тропическими островами, взятками, убийствами. Генералу Атторнею нужен служебный рост и халявные коктейли на вице–президентском приеме. Мистеру Бишопу, владеющему целым государством, понадобилась русская девушка. В сравнении с Джанет Рино, министром юстиции при Клинтоне, желание, можно сказать, невинное.

Третьи — последняя категория власть имущих — поинтереснее. Они также знают толк в элитном коньяке и дорогих сигарах, но, достигнув очень высокой ступени власти, они стремятся еще дальше наверх, чтобы обрести статус, позволяющий устанавливать и менять «правила игры», чтобы «блюсти высшие интересы государства».

«Все–таки есть, есть где–то Хогвартс, исправно снабжающий подобными персонами весь цивилизованный мир — хоть Штаты, хоть Россию, хоть старушку Европу; в принципе оно бы, может, и ничего — но только почему из всех тамошних факультетов бесперебойно выдает продукцию один лишь Слизерин?»[59] А чего вы хотите? Конец эпохи. Кризис индустриальной фазы развития. «Крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны…»[60]

Робин Гуды не относятся ни к народу, ни к криминальным нигилистам. От первых их отличает привычка к действию, а от вторых — такая характеристика, как «стиль»: «…я ведь как Дон Корлеоне: не одобряю наркотиков; надо блюсти имидж…»[61]. Не связаны они и с формальными элитами — властвующими и «альтернативными», поскольку живут в ином сюжете. В отличие от высшего слоя они не стремятся управлять «правилами игры», Робин Гуды любят искать и находить «дырки» и несуразности в существующих — чужих — правилах. Для общества такие люди — ферменты, катализаторы[62] перемен, причем в революционных преобразованиях мира, сами они, как правило, не участвуют, находятся вне пространства социально–политической игры в отличие от облигатно[63] «играющих» контрэлит Робин Гуды, равно как и Дон Кихоты, существуют в рамках любых сюжетов, кроме «тождественного», но, как правило, они избирают сюжет «странствия и возвращения», сюжет Одиссея, царя Итаки.

Возвращаясь к старой, марксистской, схеме устройства, заметим, что народ следует «тождественному» сюжету с вкраплением разнообразной эсхатологии («русский бунт — бессмысленный и беспощадный»), элиты — разные этажи правящего класса, контрэлиты представляют собой «партию будущего». Блюстители высших интересов — по К. Еськову «пыльнолицые» — являют собой арбитров, устанавливающих правила классовой борьбы, — социально–классовая категория, которая едва ли могла прийти в голову К. Марксу или Ф. Энгельсу, которые жили и работали в информационно незастроенном мире.

А Робин Гуды, как им и положено, остаются вне социально–классового деления. В Шервуде.

2. «Хороша или плоха — она моя родина»

Еще лет двадцать–двадцать пять назад мир был исключительно прост. «Железный занавес» делил Землю на две неравные части. В одной размещалась «Империя Зла» со всеми характеристиками толкинского Мордора — абсолютная власть, насилие, возведенное в ранг государственной политики, угнетение, рабство В другой жили Свободные Народы Запада, демократические, процветающие и почти беззащитные перед лицом потенциальной агрессии со стороны «восточных людей». При желании можно раскрасить картинку в другие цвета. Тогда к востоку от Стены будет «мир гуманного воображения», а с запада — «мир страха перед будущим». Следуя излюбленному пост–пост–постмодернистами приему многократного косвенного контекстуального цитирования, скажем, что «оба Луя приблизительно в одну цену»[64].

Но разница все же была. Миры–экономики «к западу» и «к востоку» от Луны отличались правилами политической игры, логикой функционирования, социальной и классовой структурой. Эти миры были выстроены в разной эстетике и жили в разных сюжетах.

Вековой конфликт был принципиально разрешен в 1968–1973 гг., когда определилось подавляющее экономическое и научное превосходство Запада. В 1986–1991 гг. капитуляция Востока была подписана. «Железный занавес» рухнул. Бывшие союзники по Варшавскому договору вкупе с братскими советскими республиками наперегонки кинулись в объятия бывшего врага с криками: «Я ни в чем не виноват, это все — он, он, Советский Союз…»[65]

Хотя капитуляция ожидалась, она все–таки оказалась неожиданной. Старые планы рухнули, новых не было. Именно в такие моменты проявляются качества высшего слоя элиты: людей, которые играют в правила игры. М. Горбачева справедливо ругают.

«В 89‑м Горбачев «за спасибо» сдал Восточную Германию, даже не выговорив взамен судебного иммунитета для ее лидеров — чем привел в несказанное изумление руководство ФРГ. Тут можно было бы много чего сказать, остерегая от такого обращения с союзниками — от по–американски циничного «Мерзавцы, конечно, но ведь наши мерзавцы» до чисто детского «Если ты кого–то приручил, ты за него в ответе», — но наш любитель консенсусов слишком спешил получить свою Нобелевскую премию мира…»