Очень много людей в школе сегодня. У таблички с надписью «Год окончания — 1957» бывшие десятиклассники, взявшись за руки, поют задорную песенку…
По коридору трудно пройти, проплывают мимо таблички. Год окончания… 1956, 1953… 1945… 1944… 1943… Здесь народу уже меньше, но тоже весело и оживленно.
И вот еще одна табличка: «Год окончания 1942». Здесь никого.
За учительским столом сидит пожилой человек. В его руках альбом. Человек не спеша перелистывает страницы, вглядывается в наклеенные фотографии. Время от времени он поднимает глаза, будто ждет кого-то. Оглядывается: вокруг все то же море радости, веселья, смеха.
Сквозь стайку десятиклассников, с почтением взирающих на «ветеранов», к столу подходит высокий, стройный военный с золотыми полковничьими погонами с фуражкой в руках.
Старик поднимается ему навстречу:
— Здравствуй, Борис!
— Здравствуйте, Иван Григорьевич!
Они целуются. Курганов сидит рядом с учителем. Он сидит чуть сгорбившись, положив руки на стол. Карандаш, сжатый в больших, тяжелых руках, кажется очень маленьким. У Курганова седые виски, мягкий взгляд темных, чуть усталых глаз.
Вместе со старым учителем склоняется он над альбомом, перелистывает страницы.
— Наши…
Иван Григорьевич молча кивает. Молча смотрят они на страницы альбома.
Перед ними фотография класса, того самого 9-го «Б», где учился Андрей. Борис узнает смуглое улыбающееся лицо брата. Вот Валька Бобров. У него сосредоточенно нахмуренные брови: комсорг должен быть серьезным… Захаров, Родин, Лара, Кузя…
— В сорок пятом под Берлином, — тихо говорит Курганов, глядя на фотографию Лары.
Он пристально рассматривает фотоснимок, и глаза его видят другую Лару, но не в шелковой блузке, а в грубой гимнастерке, пилотке, такую, какой он встретил ее на фронте.
Борис смотрит на фотографии и перед ним вместо застывших лиц — живые, виденные в последнем бою.
…Разгоряченный в рукопашной схватке Бобров…
…Вечно улыбающийся Черных…
…Хитроумный, отчаянный Кузя…
…Сосредоточенный, чуточку угрюмый Захаров…
…Наивный Игорек Копалкин…
— Наши… — глухо говорит Иван Григорьевич и вдруг отворачивается.
Так и сидят они, грустные, торжественно-печальные, а вокруг шумит жизнь, бурлит, смеется, танцует, поет, не опаленная железным дыханием войны юность…