Опаленная юность - [4]

Андрей улыбнулся, посмотрел на утоптанную площадку и вспомнил, как еще только вчера ему пришлось выползать из-под оседлавшего его приятеля.

Дача Черных была погружена во мрак, и лишь наверху ярко горел огонек.

«В мастерской! — решил Андрей. — Трудится великий художник».

Андрей протяжно свистнул. У него с Никой был особый позывной сигнал — тонкий, протяжный свист, точно такой, каким посвистывала серенькая лесная птичка.

Андрей снова засвистел. Застывшие на морозе губы не слушались: свист выходил приглушенный, прерывистый.

Простуженно заскрипела дверь, и с высокого крыльца послышался отзыв. Ника в телогрейке, закутанный шарфом, стоял на крыльце.

— Здорово, Андрик!

Ника переложил кисть в левую руку и протянул другу правую:

— Мои спят! Не шуми. Пошли наверх.

По крутой многоступенчатой лестнице Ника ловко взбежал, Андрей же шел осторожно, ощупывая тонкие шершавые перила. Распахнулась дверь, и яркий свет разрубил мрак.

Мастерскую Ника оборудовал на чердаке. Стены обил листами толстой фанеры, поставил маленькую чугунную печурку с длинной коленчатой трубой.

Андрей привычно оглядел увешанные полотнами стены. Ника быстро разжег печурку, и она весело загудела.

— Хорошо! — весело сказал Ника. — Никто не мешает. Садись, синьор, грей у камина иззябшие ноги, а вот тебе стакан грога, сиречь чайку — пей и рассказывай.

— Ты, я вижу, в отличном настроении. Наверное, картину закончил? Ну-ка, будущий Левитан, он же Шишкин, он же Репин, — словом, певец ильинской природы, покажи!

— Ладно, ты хотя и серый, но так и быть. Смотри! Показываю тебе первому.

— Давай, давай, не тяни.

Николай сорвал тряпку с мольберта, и Андрей увидел зелень летнего леса, напоенного солнцем, золото спеющей ржи, кучевые облака в синем зеркале пруда.

— Да это же наша Ильинка! Вот и сосна с развилкой, и камень у дороги… Это, брат, да!

Ника порозовел, слушая похвалы, но быстро набросил тряпку на мольберт.

— Хватит! А то еще сглазишь. И хоть понимал бы что-нибудь.

Андрей шутливо хлопнул друга по спине:

— Твое счастье, что ты в телогрейке, а то б… Боюсь твой изысканный костюм повредить.

Поговорили о школьных делах. Андрей поинтересовался, почему Николай не был в школе.

— Занят был.

— Врешь, бездельник! Картину свою писал?

— Поразительно! Как это ты догадался?

— Ладно, шутки шутками, а по алгебре пару еще не исправил? Нет? О, лопух легкомысленный!.. А как объяснишь свое отсутствие Ивану Григорьевичу?

— Ну, это проще простого. — Ника снисходительно засмеялся…

Отец Ники писал очень красиво, почерк у него был какой-то особенный, с завитушками, каждая буковка отличалась от другой каким-нибудь необыкновенным хвостиком. Был он очень занят на работе и в школу на родительские собрания не ходил, ограничиваясь краткими посланиями классному руководителю. Ника прекрасно изучил почерк отца и после каждого прогула писал Ивану Григорьевичу от имени отца письмо, в котором пространно объяснял причину своего отсутствия. Кончилась эта история печально: учитель встретил отца Ники на улице и выразил удивление по поводу обилия дипломатических посланий. После этого разговора Черных-старшему пришлось ревностно выполнить одну из библейских заповедей: «Сокрушай своему сыну ребра в младости, да упокоит он тебя в старости».

Андрей спросил, готовит ли Ника и сегодня письмо Ивану Григорьевичу, но выяснилось, что сегодня Ника действительно болен — у него ангина. Мамаша даже шею замотала.

— И ты больной сидишь здесь и рисуешь?

— Эх, синьор, не понять тебе этого! Не могу я без живописи! Не могу, понимаешь? Ты не можешь себе представить, какое счастье творить. Я готов петь во все горло, когда получается, даже несмотря на ангину…

Глава вторая Ссора

Грянул духовой оркестр. По залу поплыли звуки старинного вальса. Новогодний бал начался!

Замелькали маски, все вокруг пришло в движение.

Оркестранты-старшеклассники усердно дули в латаные-перелатанные трубы. Дирижер Кузя так размахивал руками, что, казалось, хочет вылететь из своей старенькой лыжной куртки.

Андрей не умел танцевать и со скучающим видом стоял недалеко от оркестра. От бряцающей меди литавр у него звенело в ушах, но он не уходил: неподалеку расположилась Лара, вокруг нее вертелись Надя и Нина.

Длинный вихрастый паренек пригласил Лару потанцевать.

— Благодарю вас, я не танцую, — томно проговорила она и тотчас же приняла приглашение Вовки Панова.

Панов был хороший спортсмен, лихой футболист, отчаянный задира; он пользовался у ребят авторитетом. Красивое лицо и нагловатая улыбка придавали Вовке вид светского баловня, которому море по колено. Он пользовался успехом у девушек, и это кружило ему голову.

Танцевал Панов замечательно и был награжден вместе со своей партнершей аплодисментами. Потом они танцевали фокстрот, танго, краковяк. Лара раскраснелась. Вовка шептал ей что-то на ухо, и она улыбалась радостно и чуть лукаво.

Андрей наблюдал за танцующими, злился и не знал, что предпринять. Он решил, что в этот вечер непременно поговорит с Ларой. Это можно было сделать во время танго — танец самый легкий: два шага прямо, два вбок. Но, видя успехи Панова, Андрей растерялся.

Оркестр играл уже третье танго, а проклятый Вовка и не думал отходить от Лары. Томясь, Андрей разглядывал танцующих. Кружились пары, в воздухе плавали ленты серпантина, какие-то девчонки с косичками, смеясь, разбрасывали пригоршни конфетти. Вот они обсыпали самого Сергея Дмитриевича Хабарова. Грозный директор расплылся в улыбке. Сверкнув очками и лысиной, он с молодым задором закружил в вальсе учительницу русского языка Афанасьеву.