Онтология взрыва - [69]

Только начиная с этой инициативы становятся возможными глобальные компьютерные сети, радикально сейчас у нас на глазах изменяющие топологию наших информационных связей (и контактов вообще). Вслед за ними бросились изменять вещевую, а значит, и геометрическую картину мира всевозможные способы мобильной связи. Ну и, плюс к этому, уже старые добрые телевидение и радио тоже не дремлют, расширяют свои возможности. Жизненный мир радикально изменяет свою топологию - он становится глобально сетевым.

На наших глазах за очень непродолжительное время создан (и успешно продолжает расширяться) новый вещевой слой мира, а значит, и геометрически новый слой реальности, и сооветствующий ему слой рациональности, все более массивный и все более влиятельный, в том числе влиятельный и в геометрии континуумального мира. Исходя из сделанных выше построений, нетрудно понять, какой на это должна быть геометрическая реакция Универсума, и то, что она не заставит себя слишком долго ждать.

В течение тысячелетий мы воспринимали мир настолько просто, насколько позволяла окружающая нас реальность, и, надо сказать, долго не имели проблем с тем, что мыслим корпускулярно. Простота и удобство корпускулярного мышления сделали его для нас незаметным, как незаметна для нас механическая сложность наших чихания или кашля, с помощью которых мы оперативно кондиционируем наше дыхание. Корпускулярное мышление за несколько тысяч лет вросло в нас и едва ли не стало принадлежностью наших генов. Прочная традиция - это почти генотип. (Вот, например, интересное открытие одного современного писателя по поводу того, почему русский человек традиционно испытывает слабость к быстрой езде: гены веками не устают убеждать его в том, что вокруг него - степь.)

Рациональная инерция традиции столь велика, что вряд ли нам удастся с легкостью поверить, будто в землятресениях, наводнениях, и моровых поветриях вокруг нас повинны телеспутники, компьютерные сети и свежая версия Windows. Трудно поверить, что киотские ограничения нужно было адресовать в первую очередь не столько к промышленным источникам дымов, а к на первый взгляд экологически безобидной Силиконовой долине. Хотя, может быть, это и не так уж трудно: например, один исламский священник из недавно пострадавшей от землятресения местности в Индии проявил неожиданную (а тем более для его ортодоксальной профессии) догадливость, объяснив своим правоверным прихожанам, что виновники страшного бедствия - их телевизоры. Причем забавно, что многие из тех, к кому он обращался, поверили ему и на правах хозяев жестоко расправились со своими радиоприемными аппаратами. Видимо, до пострадавших городов не дошла во всей своей поглощающей силе Паутина, а то бы под противотехнический бунт пострадавших непременно (и, кстати, вполне справедливо) попали бы и PC.

Наша интуиция, иногда проявляющая чудеса догадливости и прозорливости, всегда достигает этого за счет того, что выходит за пределы действующей рациональной традиции - того бога, который кажется нам незыблемым колоссом, но который, как открыл Ницше, все-таки смертен. Интуиция действует на эстетическом уровне, то есть, на том уровне, на котором овободиться от связей традиций легче всего, потому что его плодородной почвой является не закрытая среда понятий, а открытая геометрия образов. Недаром А.Ф. Лосев, старавшийся передать эвристический дух античной мысли, назвал свое великолепное исследование на эту тему историей античной эстетики, уже названием его сделав ударение на той мысли, что любая интеллектуальная деятельность оставляет долго жить не понятия, которые рано или поздно станут руинами, а образы, которые допускают фактически бесконечную возможность реинкарнации.

Недаром вождями и политическими лидерами становятся люди, обладающие исключительной интуицией, тем, что мы называем нюхом, подчеркивая связь с инстинктивным чутьем ситуации вокруг себя, которое обеспечивает выживание животным. Поступки и решения таких людей бывают непонятными для тех, кто в рамках доминирующей рациональной традиции получил прекрасную профессиональную подготовку, но только ею и довольствуется в своих взглядах на события и в решениях: такие профессионалы в лучшем случае становятся экспертами, советниками или комментаторами в окружении лидеров.

Лидер - это прежде всего тот, кто способен чувствовать угрозу там, где для других она нереальна. Вот пример из жизни. Ни поэт Бродский, ни участники "бульдозерной выставки" ни в одну из созданных им художественных фраз не вложили ни одного байта угрозы режиму, внутри которого им случилось стать теми, кем они стали, и на первый взгляд совершенно непонятна активная настороженность коммунистических лидеров, направленная против, казалось бы, безобидных небожителей. Ну, пожала бы власть плечами: "Мы в этих эстетических изысках не разбираемся, ну и бог с ними, пусть живут себе, а нам некогда, нам нужно шпионов и диссидентов ловить." Но ведь нет же: всем, кто пытался что-то сделать в одиночку, за пределами конвейера социалистического реализма, были обеспечены вполне диссидентские неприятности. (Социалистический реализм - название какое смешное, как будто для умников придумано: не захотите, морщиться будете, а ведь все равно съедите, никуда не денетесь; и действительно, ели.) Такая же странность в поведении власти вызвала удивление и у чешских интеллектуалов, во время и сразу после "пражской весны" совершенно неожиданно для себя обнаруживших, что коммунистический ответ на эту весну пришелся не столько по политическим бунтарям, сколько по свободному стилю художников.