Онича - [44]

Она направила пирогу поперек течения, изо всех сил отталкиваясь шестом, чтобы взять разгон, и пирога продолжила двигаться по инерции, немного наискось. Схватки стали сильнее. Ойе пришлось сесть, вцепившись руками в шест. Течение сносило лодку вниз, и Ойя орудовала шестом как веслом. Боль сопровождала каждое движение ее рук, опиралась на воду. Ей удалось преодолеть течение. Пирогу еще сносило немного, но Ойя уже не мешала воде и, поскуливая, наклонившись вперед, позволила лодке медленно скользить вдоль тростников Броккедона. Теперь она была в тихой заводи, среди тростника, откуда вылетали тучи мошкары. Наконец пирога стукнулась носом в увязший корабль. Ойя воткнула шест в тину, чтобы остановить пирогу, начала взбираться по шаткой железной лестнице на палубу. Боль вынудила ее остановиться, передохнуть, вцепившись руками в ржавый поручень. Она глубоко вдыхала воздух, закрыв глаза. Ее синее миссионерское платье осталось в больнице, на ней была только белая рубашка, теперь совершенно мокрая от пота и заляпанная грязью. Но она сохранила оловянный крестик. Утром, перед рассветом, когда у нее отошли воды, обмотала бока одеялом.

Медленно, на четвереньках, Ойя двинулась по палубе к лестнице, ведущей в разоренный салон. Ее убежище было там, рядом с ванной комнатой. Она развязала одеяло, расстелила на полу, потом легла. Ее руки пытались нашарить трубы, прикрепленные к переборкам. Через отверстия в корпусе, сквозь ветви деревьев сочился бледный свет. Речная вода обтекала корабль, производя непрерывную вибрацию, которая проникала в тело Ойи, присоединяясь к волнам ее боли. Глядя на свет, Ойя ждала, когда наступит решающий миг; каждая волна боли приподнимала ее тело, заставляла крепче цепляться за старую, ржавую трубу над головой. Она пела песню, которую не могла слышать. Это была долгая дрожь, похожая на движение реки, омывавшей корабль.

* * *

Финтан и Бони забрались внутрь увязшего корабля. Слышалось только их собственное дыхание, хриплое, затрудненное. Ойя лежала на полу в бывшей ванной комнате, выгнувшись и цепляясь руками за что-то такое, что Финтан сначала принял за ветку; лишь потом догадался, что это та самая труба, от которой Окаво отломал кусок, чтобы разбить зеркало. Бони тоже подошел поближе. На их глазах творилось таинство, они не могли говорить — только смотрели. На рассвете, когда Финтан пришел на причал, Бони все ему рассказал о бегстве Ойи и о ребенке, которого она собиралась родить. На пироге своего дяди Бони отвез Финтана к кораблю. Сам сначала не хотел подниматься, но потом все-таки последовал за Финтаном по железной лестнице. Это было ужасно и одновременно притягательно, они затаились в темном нутре корабля и смотрели.

Время от времени тело Ойи приподнималось на расставленных ногах, словно она с чем-то боролась. Ойя стонала, тихонько, тоненько, будто что-то пела. Финтан вспомнил тот странный взгляд, запрокинутое лицо, когда Окаво повалил ее на пол; она тогда словно испытывала боль, но при этом была где-то далеко. Финтан пытался поймать ее взгляд, но по ней прошла волна боли, и она отвернула лицо вбок, в тень. На белой больничной рубахе темнели пятна грязи и пота, лицо блестело в полумраке.

Теперь момент настал, после всех этих месяцев, когда она бродила по улицам Оничи нетвердой походкой. Финтан поискал взглядом Бони, но тот исчез. Бесшумно выскользнул наружу, взял пирогу и поплыл к берегу — позвать женщин из больницы. Финтан остался один в чреве корабля с рожающей Ойей. Момент настал. Она вдруг повернулась к Финтану, посмотрела на него, и он подошел ближе. Она стиснула ему руку, чуть не сломав. Он должен был что-то делать, участвовать в рождении. Боли в руке он не чувствовал. Слушал, переживал необычайное событие. Внутри «Джорджа Шоттона» что-то появлялось, заполняло пространство, ширилось — дыхание, переливающаяся через край вода, свет. Сердце Финтана стучало так, что становилось больно, а волна все скользила по телу Ойи, запрокидывая ее лицо, открывая рот, словно вынося ее с глубины. Вдруг она испустила крик и вытолкнула из себя младенца, похожего на красное светило в облаке плаценты. Ойя наклонилась вперед, подобрала новорожденного и зубами перекусила пуповину, потом откинулась назад, закрыв глаза. Ребенок, еще весь скользкий и блестящий от слизи, начал кричать. Ойя поднесла его к набухшей груди. Ее тело и лицо тоже лоснились, словно и она плавала в околоплодных водах.

Финтан вышел на палубу шатаясь. Его одежда промокла от пота. Река внизу казалась струей расплавленного металла. Берега застилала белая пелена. Финтан увидел, что солнце уже в зените, и у него закружилась голова. Столько времени прошло, случилась такая важная, такая необычайная вещь, а для него все слилось в один краткий миг, единое содрогание, вопль. Он еще слышал душераздирающий крик ребенка, когда Ойя поднесла тщедушное тельце к груди, истекающей молоком. И голос Ойи, и эту песню, внятную только для нее одной, стон, легкую дрожь речной воды, обтекавшей корабль. Финтан сел наверху железной лестницы и стал ждать, когда вернется Бони с больничной пирогой.