Онича - [14]

Теперь, в тишине ночи, наступившей мало-помалу и нарушаемой лишь стрекотанием насекомых да кваканьем жаб, May покачивалась в гамаке, глядя на свет лампы. Напевала вполголоса, по-итальянски, детскую считалку, повторяя ее снова и снова. Прервалась, убрала руки с лица, позвала, всего один раз, не повышая голоса: «Финтан?»

Услышала эхо своего голоса в пустом доме. Джеффри был на Пристани, Элайджа ушел к себе домой. Но Финтан? Она не осмеливалась слезть на пол, дойти до маленькой комнаты в конце коридора, чтобы увидеть пустой гамак, подвешенный посреди комнаты за два кольца, ввинченных в стены. И окно со ставнем, открытым в черную ночь.

Она вспомнила, как надеялась на эту новую жизнь. Онича, неведомый мир, где ничто не будет похоже на пережитое прежде: ни вещи, ни люди, ни запахи, ни даже цвет неба и вкус воды. Быть может, это из-за фильтра, большого цилиндра из белого фарфора, который Элайджа каждый день наполняет колодезной водой, и та вытекает тоненькой белой струйкой из латунного крана. Потом она заболела, думала, что умрет от жара и поноса, и теперь фильтр внушал ей отвращение, вода была такая безвкусная, она мечтала об источниках, о холодных ручьях, как в Сен-Мартене.

Еще было это название, которое она твердила каждый день во время войны, в Сен-Мартене, в Санта-Анне, потом в Ницце, в Марселе, словно оно ключ ко всем мечтам. Она тогда каждый день заставляла Финтана произносить его тайком, чтобы бабушка Аурелия и тетя Роза не слышали. Он принимал серьезный вид, который ее почти пугал или вызывал безудержный смех. «Когда мы будем в Ониче…» Он говорил: «Что ли, вот так: в Ониче?» Но никогда не говорил о Джеффри, никогда не соглашался сказать «мой отец». Не верил, что это правда. Джеффри был просто незнакомец, писавший письма.

А потом она решила уехать, отправиться туда, к нему. Всё тщательно подготовила, ничего никому не сказав, даже Аурелии. Надо было получить паспорта, найти деньги, купить билеты на корабль. Она поехала в Ниццу, чтобы продать свои драгоценности, золотые часы, принадлежавшие ее отцу, и золотые монеты, луидоры, которые ей подарили перед свадьбой. Бабушка Аурелия не упоминала о Джеффри Аллене. Он был англичанин, враг. Тетя Роза была словоохотливей, она любила говорить: «Porco inglese»[13]. Забавлялась, заставляя Финтана повторять это, когда он был маленьким. Она восхищалась доном Бенито[14], даже когда тот обезумел и стал посылать молодежь в мясорубку. Финтан повторял за ней: «Porco inglese!» И заливисто смеялся. Ему было пять лет. Это был их с Розой секрет. Однажды May услышала и метнула в старую деву взгляд, похожий на два голубых клинка. «Никогда больше не учи этому Финтана, не то я с ним немедленно уйду». Уходить ей было совершенно некуда. Тетя Роза прекрасно об этом знала и плевать хотела на угрозу. Их квартира под крышей, в доме 18 по улице Аккуль, состояла всего из двух комнат и тесной кухни, выкрашенной в желтый цвет и выходящей во двор-колодец.

May объявила новость едва за месяц до отъезда. Аурелия сильно побледнела. Но ничего не сказала, зная, что это ни к чему. Только спросила:

— А Финтан?

— Мы оба уезжаем.

May знала, что бабушке Аурелии больнее расставаться с Финтаном, чем с ней. Знала, что они с сыном наверняка больше не увидят Аурелию. Роза-то не переживала. Всего лишь испытывала досаду. Ненависть к inglese. Она тогда чего только не наговорила, изливая потоком глупости, черные слова, желчь.

На пороге невысокого дома May долго обнимала ту, что заменила ей мать. На улице было людно, гул голосов, детские крики, перекличка стрижей. Было начало весны. До ночи далеко. Поезд уходил в Бордо в семь часов.

В последний момент, когда такси остановилось, Аурелия не выдержала. Задыхаясь, пробормотала:

— Я поеду с тобой до Бордо, пожалуйста!

May жестко ее оттолкнула:

— Нет, это неразумно.

Финтан почувствовал запах бабушкиной одежды, волос. Он мало что понимал. Отворачивался, отталкивал ее. Перестал соображать. Почему «до свидания», если они никогда уже не увидятся?

* * *

Он никогда не видел столько пространства. «Ибузун», дом Джеффри, стоял за городом, вверх по течению, над устьем реки Омерун, где начинались тростники. По другую сторону пригорка, там, где всходило солнце, была огромная равнина с желтой травой, простиравшаяся насколько хватало глаз, в сторону холмов Ини и Мунши, за которые цеплялись облака. Во время одного приема новый District Officer Джеральд Симпсон сказал May, что там, в этих холмах, скрываются последние равнинные гориллы. Он подвел May к окну своей резиденции, откуда на горизонте виднелись голубые кряжи. Джеффри пожал плечами. Но именно поэтому Финтан любил ходить к началу травяной равнины. Холмы всегда были темными, таинственными.

На заре, еще до того, как Джеффри вставал, Финтан уходил едва заметными тропинками. Неподалеку от реки Омерун было что-то вроде поляны, потом спуск к песчаному пляжу. Туда окрестные женщины приходили купаться и стирать белье. Прогалину Финтану показал Бони. Это было тайное место, полное смеха и песен, где мальчишки не смели появляться, опасаясь ругани и побоев. Женщины входили в воду, распускали свои одежды, садились и говорили с водой реки, которая текла вокруг них. Потом завязывали платья вокруг талии и стирали белье, отбивая его на плоских камнях. Их плечи блестели, удлиненные груди покачивались в ритме ударов. Утром было почти холодно. Туман медленно спускался по течению к большой реке, касаясь крон деревьев, поглощая острова. Магический миг.