Они ведь едят щенков, правда? - [40]

Сидевшие за столом судорожно вздохнули.

Фа хладнокровно ответил:

— Это ведь вы, товарищ, читали нам целые лекции об упущенных возможностях. Ну вот, пожалуйста, есть такая возможность. Почему бы ею не воспользоваться?

Генерал Хань осуждающе проговорил:

— Это безумие.

— Благодарю вас за диагноз, товарищ генерал, — сказал Фа и обратился к остальным: — Товарищи! Перед нами два пути. Путь первый: мы ждем подачи прошения, а затем отказываем. А после этого — выдерживаем бурю. Путь второй: мы перехватываем инициативу и сами приглашаем его вернуться. Да, разумеется, на определенных условиях. Министр Ло и генерал Хань наверняка сумеют удержать его внутри железного кокона, когда он окажется в Лхасе. На этот счет можно не испытывать никаких опасений. Давайте зададимся вопросом: что мы теряем при этом? И спросим себя заодно: что мы можем приобрести? Уважение. Почет. Восхищение. Все будут говорить: «Китай уверен в себе. Китай не боится больных, умирающих стариков и их глупых выдумок о переселении душ. Китай щедр. Китай великодушен. Воистину, Китай велик».

Никто не произнес ни слова, не шелохнулся. Стояла гробовая тишина. Министр Ло вдруг засмеялся. Он смеялся все громче и громче. Он схватился за живот, будто готов был лопнуть от смеха.

Остальные члены Постоянного комитета Политбюро недоуменно переглядывались. Ло продолжал хохотать, а потом, с трудом переводя дух и утирая бежавшие по лицу слезы, он с таким стуком опустил ладонь на стол, что исполняющий обязанности премьер-министра Ву Шэнь подпрыгнул на месте.

— Ну, товарищи, — проговорил Ло, прикасаясь носовым платком к углам глаз, — теперь мы знаем большой секрет товарища Фа! Он мечтает о Нобелевской премии мира!

Вернувшись после собрания к себе в кабинет, Фа ослабил узел галстука — а такое он делал очень редко. Рубашка была мокрая от пота. Он закурил сигарету, глубоко затянулся и уставился в пустоту. Кажется, так он еще никогда не уставал.

Собравшись с мыслями, он вызвал звонком Гана, который, по обыкновению, слушал все, что говорилось, через специальные наушники.

— Ну, как?

Ган ответил:

— А вы собирались сделать такое предложение — пригласить его в Тибет?

Фа улыбнулся проницательности своего помощника. Ган прекрасно его знал.

— По правде говоря, нет. Могу сказать — меня осенило.

Ган кивнул.

— Так я и подумал. Это… не похоже на вас, товарищ президент.

— Да. В последнее время я и вправду сам не свой.

— Ну, — сказал Ган, — теперь дело сделано. А вы действительно полагаете, что это разумный шаг?

Фа задумался.

— Одержать сотню побед в сотне сражений — это еще не высшее мастерство. Покорить врага, избежав сражения, — вот высшее мастерство.

Ган улыбнулся.

— Я вижу, сегодня Сунь-цзы потрудился на славу.

— Здесь есть определенный риск. Я хорошо понимаю, поверьте мне. Как, по-вашему, они пойдут на это?

Ган покачал головой.

— Нет ни малейшего шанса. Хань этого не допустит. И Ло тоже. А они не зря трудились, обрабатывая остальных. Особенно тех, кто… не без уязвимых мест.

— Да. Теперь Хань, наверное, всем говорит: «А представляете, что было бы, если бы мы сделали Фа председателем Центрального военного комитета?» Ло тоже будет бесноваться. Я его переломил, а этого его гордость не потерпит. — Фа усмехнулся. — Может, мне самолично полететь в Кливленд и придушить Лотоса прямо на больничной койке?

— Это наделало бы много шуму.

— Ган?

— Да, товарищ президент?

— Как вы думаете, Ло… Я плохо понимаю, что такое этот рак, но как вы думаете — может ли быть, чтобы агенты Ло… каким-то образом заразили его?

— Я прочитал о раке все, что можно. И ничто из того, что я узнал, не приводит меня к мысли, что эту болезнь можно как-то передать человеку. Но сейчас меня не это тревожит. Я тревожусь за вас. Ведь теперь Хань и Ло будут называть вас «Фа Лотосолюбивый».

— Ну, в таком случае, готовьте самолет. Мы полетим в Кливленд. А разделавшись со стариканом, посетим Зал славы рок-н-ролла.

Но Ган, присмотревшись к Фа, увидел в его лице страдание и страх. Ему были знакомы эти приметы. Он мягко проговорил:

— Тот кошмар, товарищ… Он вернулся?

— Пока нет.

Он закурил сигарету и уже собирался сказать Гану: «Позвоните адмиралу Чжану», но что-то остановило его. Он написал несколько иероглифов на листке бумаги и передал записку Гану. Ган прочел, поглядел на президента, кивнул — и оставил своего господина Прохладную Прозрачность наедине с собственными мыслями.

Глава 14 Как назывался тот фильм?

Жук готов был даже на убийство — лишь бы не идти на великосветский ужин в клубе «Хвост и Грива» именно в этот субботний вечер. (Или, говоря начистоту, в любой другой субботний вечер — тоже.) Но бороться у него не было сил: он и без того вымотался до предела.

Он приехал в «Разор» поздно вечером в пятницу, устав за длинную неделю и от раздувания синофобии, и от писательского труда (каждую ночь он засиживался чуть ли не до утра, работая над четвертым томом своей тетралогии, или квартета, или как там это называется, «Армагеддон»), и от препираний с Энджел. Все, чего ему хотелось сегодня вечером, — это просто влезть в пижаму, налить себе стакан бурбона, бьющего по мозгам, и перечитать то, что успел написать. Но такого рода удовольствия сегодня не были ему уготованы.