Они - [81]

При этом пытается угадать его настроения. Недавно вдруг захотела работать. В какой-нибудь, например, хорошей мастерской, где занимаются декоративными всякими вещами для дома. Карчину должно было это понравиться, но он, напротив, отнесся к ее желанию с досадой, сказав резко:

— Люди работают или для денег или чтобы реализовать себя, а иногда, кому повезет, это сочетают. Тебе-то зачем? Просто чтобы время провести?

Лиля обиделась, расплакалась. Стала уверять, что в самом деле очень хочет работать.

А еще Карчин подозревает, что Лиля не любит его и никогда не любила. Офисная девушка, каких тысячи, разве что достаточно стройна и симпатична, до двадцати пяти лет была не замужем (выбирала), а тут внимание серьезного мужчины, умеющего ухаживать, умного, обеспеченного — ей было приятно, сначала принимала ухаживания, потом приняла предложение, вышла замуж, выяснилось (и умилило Юрия Ивановича), что он у нее был первый, а вот теперь, небось, жалеет, теперь хочется кого-нибудь помоложе, а заодно попроще и поглупее!

Карчин был не прав: Лиле никого не хотелось. Она вполне довольна своей жизнью, любит свой дом, сына Никиту, любит бесконечно наводить порядок, готовить, убирать, возиться в саду... Она с детства это любит: одна, сама с собой, в уголке, и ей хорошо, и особой потребности в общении с людьми она никогда не испытывала. Она очень любит смотреть из окна на дождь, особенно когда сильный, густой. Она смотрит на деревья, куда льется вода, и часто представляет себя какой-то странной, то ли воздушной, то ли древесной рыбой, которая плыла бы сейчас среди крон и ветвей, медленно поворачивая то туда, то сюда...

Плохо одно: Карчин как был, так и остался для нее чужим человеком. Она это чувствует, как вину, старается быть нежной, послушной, потом спохватывается, вдруг он ее разгадает? Она знает, что женщины, любящие по-настоящему, могут быть и строптивыми, и требовательными. Становится такой, Карчин недоумевает. Она опять ласковеет — и так без конца. С вещами и сыном ей проще. Она всегда точно знает, когда готов пирог, какой узор вышить по краю, какие слова сказать Никите, чтобы он перестал плакать и улыбнулся. А с людьми она с детства терялась, не понимая, чего они хотят, чего ждут и, главное, почему они всегда так хмуры, печальны, злы, раздражены, ведь жизнь так понятна, так приятна и так легка, за исключением некоторых моментов. Муж неоднократно, со слов какого-то приятеля, называл ее с усмешкой органолептической женщиной, она не обижалась на это (хотя иногда делала вид, что обижается, понимая, что Карчин этого ждет и хочет), она знала, что большинство людей, в отличие от нее, не умеют с таким наслаждением осязать вкус, цвет, фактуру того, что их окружает. Если бы Лиля умела писать стихи, она бы писала об этом. Она даже пробовала — не получалось.

Но все же она по-своему любила мужа, хоть и никогда не скучала в его отсутствие и однажды подумала, что вряд ли стала бы горевать, если б он умер.

Когда Карчин сегодня, приехав, начал рассказывать о своих неприятностях (не обо всех, про самолетики умолчал), она постаралась быть внимательной, вникающей и сочувствующей, но увидела, что его это раздражает. Тогда попробовала показать, что относится ко всему легко — и ему как бы предлагая так же относиться. Он замолчал на полуслове и грубо спросил:

— Ну, и чего ты лыбишься?

— Я просто думаю, что все не так страшно. Успокойся.

— Дура! — закричал Карчин, хотя именно таких слов он ждал — но не от нее.

— Чего ты от меня хочешь, не понимаю? — закричала Лиля, думая, что ему нужна ссора, нужно сбросить энергию — и помогая.

— Ничего я от тебя не хочу! Я же вижу, что я тебе надоел! Ну — и проваливай! Только учти, ребенок останется у меня!

В это время и позвонил Шацкий.

И настроение Карчина изменилось в одну секунду. Опять ему показалось, что все поправимо: милицию он, конечно, натравливать, как советует Шацкий, не будет, он сейчас поедет к родителям малолетнего вора, возьмет их и отвезет на машине к этой самой бабке (Вологодская область не так уж и далеко), и там пусть что хотят делают, хоть за ноги подвешивают, но документы чтобы этот поганец вернул! И Карчин привезет их и швырнет в лицо тем, кто усомнился в его честности — и... И чист, оправдан, и опять все по-прежнему.

— Ладно, извини, — сказал он Лиле. — Я по делам.

7

Килилу было очень хорошо. Он чувствовал себя хозяином и в этом доме, и во всем дачном поселке, где можно было пройти подряд несколько улиц и не встретить ни одного человека. Сегодня с утра пораньше он отправился на пруд с удочками, найденными в разных местах, среди них были и очень хорошие, с красивыми поплавками, с катушками для наматывания лески. Килил раньше никогда не ловил рыбу, поэтому действовал наугад. Накопал на берегу червей, ловил и на них, и на хлебные катышки, и на кусочки колбасы. Сначала торопился, дергал, как только шевельнется поплавок, потом понял, что надо чуть выждать, дать зацепиться рыбе — и вот уже первый карась затрепыхался, засверкал золотом, вылетая из воды, заплясал на траве; Килил упал на него животом, боясь упустить, потом рассмотрел, аккуратно снял с крючка, только слегка повредив рыбешке губу, и отпустил: «Плыви за то, что ты первая! А губа заживет!» Но последующих уже не отпускал, предназначив их на уху. А может, хватит и пожарить. Это были всё караси, и все одинаковые, в ладонь Килила. А один раз попалась рыбина покрупнее, с чешуей посветлей, чем у карася. Наверное, плотва, подумал Килил. Или, может, какой-нибудь карп. Интересно, а щуки водятся тут?