Они штурмовали Зимний - [24]

— А если нас поймают?

— Значит, надо действовать хитрее, поджигать не обязательно самим. Разве трудно подбить возбужденную толпу? Важно, чтоб рядом был керосин, бензин и другое горючее. Все это ты продумаешь до завтрашнего утра. самое позднее до обеда. И сообщишь мне. Хорошо?

— А сколько на это отпущено денег?

— Сотни по две получите. Только действуйте решительно. Если где-нибудь спасут хоть одну папку, — гроша ломаного не дадим.

Глава седьмая. ФИЛИПП РЫКУНОВ

На крейсере «Аврора», ремонтировавшеся у стенки Франко-русского судостроительного завода рабочие чуть ли не каждый день видели на шканцах широкоскулого коренастого матроса, стоявшего с пол ной выкладкой под ружьем.

— За что его так часто наказывают? — спрашивали они у моряков.

— По дури собственной «рябчиков стреляет», отвечали фельдфебели. — Строптив больно!

А матросы вполголоса объясняли:

— Старший офицер Огранович невзлюбил, готов со света сжить.

На крейсере была офицерская собачонка, про званная матросами «Балалайкой». Эту пучеглазую паршивку матросы ненавидели за ее подлые по вадки: собачонка всюду гадила, во время тревог норовила вцепиться зубами в ногу бегущего, а если ее отталкивали, то поднимала такой отчаянный визг, что старший офицер взбелененным выскакивал на палубу и допытывался: «Какой подлец ударил?» — а дознавшись, наказывал, оставляя виновных без увольнения на берег.

Собачонка была блошливой. Вымоет ее вестовой, вычешет, а она, глядишь, часа через два опять повизгивает и лапой так скребет, точно на балалайке играет. Огранович, конечно, злится, матроса винит:

— Разгильдяйски моешь!.. Вычесываешь плохо! Однажды сигнальщик Рыкунов возьми да посоветуй:

— Керосином натри, да так, чтобы щетинки сухой не осталось, тогда блохи сами повыскакивают.

Вестовому осточертело возиться с «Балалайкой», он взял да и окунул ее с головой в лохань с керосином, в которой промывали заржавленные части механизмов, подержал так с минуту и выпустил. Собачонка сперва отряхнулась, отфыркалась, а потом как завизжит и — драла в офицерскую каюту.

Вечером после поверки Огранович заходит к себе в каюту, чувствует, керосином попахивает. Он носом туда и сюда, заглянул под койку, а там. собачонка сдохшая лежит.

Вестовой, конечно, пошел гальюны мыть, а его советчику — Фильке Рыкунову — житья не стало, — за каждый пустяк «фитиля» дают.

— А вы что — заступиться за товарища не можете? — спрашивали рабочие.

— Попробуй у нас — живо под суд угодишь! — оправдывались авроровцы.

— Эх вы, храбрецы! Суда испугались, — с укором говорили судостроители. — Мы-то думали, матросы народ отчаянный, дружный, а они начальства боятся. Чем же ваша жизнь слаще тюряхи?

Служба на крейсере действительно была нелекой. Матросов месяцами не отпускали на берег и за каждую провинность сажали в карцер на хлеб и воду или ставили под ружье на шканцах. Любой боцман мог ткнуть дудкой в зубы и огреть линьком.

Старший офицер хорошо знал, что у Филиппа Рыкунова родители живут в Петрограде, что матрос ни разу не побывал дома, но увольнительной ему не давал. Ограновичу казалось, что Рыкунов с недостаточным почтением приветствует его. При встречах он заставлял сигнальщика по нескольку раз подходить к нему, вскидывать руку к бескозырке и вытягиваться в струнку. Тот, не имея права ослушаться офицера, проделывал все это с умышленной медлительностью.

— Научить этого босяка подходить и поворачиваться, — выйдя из терпения, приказывал офицер фельдфебелю. — А потом на шканцы под ружье!

Рыжеусый фельдфебель Щенников рад был случаю выслужиться, а заодно — поиздеваться нал строптивым сигнальщиком.

— Ну что ж, давай на полубак, займемся строевой подготовочкой, — говорил он и подмигивал кому-нибудь из писарей: «Выходите, мол, поглядеть, как я питерского гонять буду».

На полубаке он останавливался и, чтобы посмешить зрителей, начинал с шутовских команд:

— Один матрос в три шеренги становись! И никуда не разбегайсь!..

Молодые матросы после такой команды всегда терялись, начинали суетливо делать нелепые движения, а зрители давились со смеху. Рыкунов же с пре зрением смотрел на усатого фельдфебеля и не двигался с места.

— Так, — хрипел Щенников, — у тебя, значится слабина в подходах и поворотах? Эфто мы быстро исправим. Шаго-ом марш! Дать ножку! — командовал он. — Кру-у-гом!.. Нале-ву… Напра-ву..

Молодых матросов фельдфебель обычно заставлял делать повороты до тех пор, пока те не падал! от головокружения, но с Рыкуновым этого не получилось. Он поворачивался не спеша, словно обдумывая команду, и с подчеркнутой четкостью.

Фельдфебеля раздражали его медлительность , спокойствие, он начинал орать и сквернословить

— Ты что ж… акулья требуха, босяцкая морда!. В карцер захотел? А ну, ходчей! На-ле-ву. Прямо!. Кру-у-гом! Чего пятку тянешь… За разгильдяйство два наряда вне очереди!

Рыкунов почти ежедневно чистил и мыл гальюны и стоял под ружьем на шканцах. А это было не легко. Попробуй, постой хотя бы час навытяжку, когда у тебя за плечами висит ранец с тридцатью фунтами песку! Молодые матросы после четырех часов стояния под ружьем падали в обморок, а сильный и закаленный балтийскими ветрами Рыкунов переносил наказание довольно легко.