Они шли с Васко да Гама - [11]
Она рассказала, что принц очень любил жирную курицу, зажаренную со сливками и с паприкой, — сладким перцем из Венгрии; что он любил также яйца, приготовленные по особому способу, который знала ее мать, — «яйца-звезды», как она называла их; что он однажды вырезал для нее кораблик: она была тогда ребенком, и кораблик у нее сохранился. Она хотела показать Шону карту, начерченную принцем на стене. Эта была карта африканского берега, и к ней никто не прикасался, кроме как для сметания паутины; но Шон отказался взглянуть на нее, торопясь повидаться с сеньором Пауло.
— Постереги лошадь, Кон, — сказал он и побежал вниз с холма, сквозь аромат розмарина, тмина и лаванды.
Старуха была права. В теплом свете послеполуденного солнца монастырь Баталья казался выточенным из слоновой кости, слегка подсвеченной золотом.
— Словно морская пена на желтом песке, — прошептал Шон.
Трудно было поверить, что башенки, ажурные контрфорсы, окна — все вырезано из камня. Украшенные цветами кресты и статуи святых казались столь легкими и воздушными, словно могли улететь с одним сильным порывом ветра.
— Наверное, это строил Маленький Народец, — сказал Шон вслух по-гэльски, останавливаясь на миг перед большой дверью. Так в Ирландии называют фей и эльфов. Шон мог слышать свой родной язык, только когда сам говорил на нем, и временами боялся, что забывает его.
Изнутри слышалось пение. Он вошел. Монахи шли к алтарю, скользя между колонн. Из окна над дверью на движущиеся фигуры лился золотой и рубиновый свет. Белые рясы были словно расписаны цветами. На каменном полу, позади алтаря, даже на вершинах колонн, дрожали сверкающие искры света. У алтаря стояли на коленях люди, большей частью, крестьяне; но среди них Шон не видел высокой фигуры Пауло да Гама и его золотых волос и бороды. «Может быть, он в часовне», — подумал Шон и направился туда.
Каменные фигуры короля Жоана и королевы Филиппы лежали рука об руку на их высоких гробницах. Так как Филиппа была английской принцессой, то на каждом саркофаге были вырезаны гербы английский и португальский. Шон подошел к гробнице принца Энрике с крестом и глобусом — гербом принца — и остановился, глядя в его спокойное лицо. «Он не похож на других принцев, — подумал он. — Он не любил сражений. Он хотел плавать, а не драться. И в этом он был, пожалуй, прав. Хорошая драка приятна, время от времени, но видеть чужие страны — это лучше, чем резаться, грызться и истекать кровью». Лицо принца казалось кротким и ласковым в смутном предвечернем свете. «Мне бы он понравился, — подумал Шон, — он любил звезды, и детей, и спелые оливки. Он работал также, как и любой из его слуг, но находил время, чтобы вырезать кораблик для маленькой девочки».
— Вот таким принцем был бы и Деннис, — сказал он вслух.
Шон преклонил колени у гробницы, чтобы помолиться за Денниса, отрезанного от весеннего солнца в Сетубальской темнице; за Денниса, который любил цветы, птиц, и так хорошо рисовал их.
— Милый принц, помоги мне освободить Денниса, — произнес он, склоняя свою рыжую голову.
Вдруг прямо над ним раздался голос:
— Шон О’Коннор! Что привело тебя сюда?
Шон вскочил и увидел перед собой добрые глаза Пауло да Гама. Сеньор Пауло похудел и побледнел, но улыбка у него осталась прежней, а волосы и борода все еще были, как золотой шелк. Шон подумал, что нет на свете братьев, так непохожих друг на друга, как Васко и Пауло да Гама.
Он отдал письмо от Васко и рассказал тихим голосом свою историю, пока пение монахов все еще доносилось издали.
— Нет ничего лучше доброго брата, — произнес Пауло да Гама и поглядел на гробницу принца Энрике. — Я слышал, как ты просил принца о помощи, — прибавил он мягко. — Он сделает это, я знаю. Я был по другую сторону гробницы и тоже молился. Твой голос был мне ответом. Я помирюсь с Нуньо Кальзесом за себя и за Денниса, как только получу прощение от короля. Великий Мореплаватель расчистил нам путь; поблагодарим его за это, Шон. А теперь я должен проститься с добрыми братьями-монахами, ибо они помогли мне пережить эти тяжелые дни.
Голоса монахов удалялись. Крестьяне шли к выходу, сквозь радужный свет. Церковь была пуста, когда Пауло да Гама и Шон преклонили колени перед высоким алтарем. Они оставались здесь, пока не замер последний звук поющих голосов; потом сеньор Пауло повел Шона через тихий сад в монастырь.
Монахи окружили да Гама. Им было жаль, что он уходит. Среди них был один ирландец, толстый, краснолицый человек из Галуэского селения недалеко от родины Шона. Его звали брат Педро. Он увел Шона в большую сводчатую кухню с почерневшим от дыма потолком и угостил хлебом и медом.
— Умеешь ли ты играть на арфе? — спросил он, когда Шон слизывал последнюю восхитительную липкость со своих пальцев.
— Если бы она у меня была.
— Так возьми вот эту, — сказал брат Педро, вытаскивая что-то из-за двери.
Кожаный чехол был потерт и изношен, струны ослабли, позолота запылилась и потускнела, но это была настоящая ирландская арфа.
— Она принадлежала одному из братьев, — сказал Педро, — но он оставил ее, уходя в мир иной.
