Они остались - [2]

Выступили мы ровно в шестнадцать. По моим расчетам, двадцать километров должны были пройти за три часа. Значит, к девятнадцати достигнем острова. Где наша не пропадала!..

Идем. Лыжи скрипят, ветер дует слева.

Сначала шли хорошо, ходко, а потом молодые солдаты стали сдавать. Растянулись длинной цепочкой, спотыкаются. Один даже упал несколько раз. Дорожка, конечно, не из легких. Ветер до костей прохватывает. Нам со старшиной еще сносно в полушубках, а каково солдатам? Иду, оглядываюсь на них - посинели, примолкли, но идут. Капитану Шарикову в шинели тоже не весело. Но помалкивает. Потом, подальше от берега, на льду пошли заструги, торосы - острые, твердые, как гранит; лыжи на них громыхают, разъезжаются. Но самое неприятное - это снег скрипит и потрескивает. Кажется, будто лед вот-вот проломится, а ведь под ним глубина жуткая. Неприятное ощущение.

Идем. Прямо на север. По азимуту тридцать шесть. Начало темнеть, берег позади совсем исчез. Небо хмурое, низкое, рукой достать можно. Ничего кругом не видно. Только снег и торосы. Как в степи - я ведь родом с Кустанайщины, знаю что такое - идти по степи. Ориентиров никаких, можно кружить на одном месте, пока не сгинешь.

Прошли уже три с половиной часа, а никакого острова нигде не видно. Что за чертовщина! Сверяюсь по компасу - правильно, триста шестьдесят, а острова нет.

Догнал меня капитан Шариков:

- Как вы смотрите насчет того, чтобы сделать привал?

- Смотрю положительно. А как вы думаете, куда делся остров?

Пожал плечами.

Объявили привал. Многие, где стали, там и в снег повалились. Да, тяжелый случай. Позвал к себе старшину, велел доложить, что у него имеется в вещевом мешке.

- Провиант, товарищ старший лейтенант. Четыре селедки и две буханки хлеба. Прихватил на всякий случай, - и улыбается.

Разрезали две селедки и одну буханку на равные дольки, разделили людям. Капитан Шариков из своей порции только хлеб съел, селедку старшине вернул. Остальные уничтожили все. И стали глотать снег. Лежат и глотают.

Где ж все-таки остров? Собрались втроем на военный совет. Решили, что старшина пойдет вправо, капитан влево, а я прямо: как только заметим землю, дадим сигнал одной красной ракетой. Разведку вести полчаса, потом возвращаться по своим следам и вместе думать, что делать дальше.

Минут через двадцать справа, от старшины, взметнулась в небо ракета. Ну, все в порядке!

Подошел к нему, гляжу - и впрямь вдали что-то чернеет.

Подняли людей, повернули круто вправо, двинулись к острову.

И до чего интересно устроен человек! Несколько минут назад солдаты наши угрюмо молчали, а тут повеселели, разговорились, выкрикивать стали всякие слова, вроде: "Давай, давай, братцы...", "Сарынь на кичку!.."

Остров был низкий, маленький и, по всей видимости, необитаемый, как и предупредил нас комендант. Во всяком случае, никаких следов человека на подступах к нему мы не заметили, хотя и обошли кругом. Но почему он опоясан колючей проволокой? Комендант об этом ничего не сказал. Может, остров чужой, финский? Трудно определить.

Навалились на столбы в проволочном заграждении, они рухнули, видно подгнили давно.

Было уже десять часов вечера, когда мы наломали можжевельника и разложили костер. Но сырые ветки разгорались слабо, только чадили, и пришлось притащить вместе с проволокой несколько столбов. Дело пошло лучше.

А ветер жуткий, прохватывает насквозь. Грудь греешь - спина коченеет, спину греешь - грудь зябнет. Да и огонь задувает, того и гляди потухнет. Крутились, крутились около костра, а толку мало. Вижу, некоторые прямо на корточках засыпают. Замерзнут ведь. Надо что-то предпринимать.

Темень кромешная, в небе ни звездочки, ветер, снег стал хлестать. Хлещет и хлещет, твердый, как дробь, спасу нет. И как только в такую метель старшина Свист блиндаж отыскал - уму непостижимо. Подошел ко мне, усики потрогал и доложил:

- Так что блиндаж, товарищ старший лейтенант, неподалеку нашел. Может, переберемся?

Блиндаж давно обвалился, разрушился, вход в него был завален снегом.

Снег мы быстро разгребли, протиснулись внутрь - ничего, жить можно. Не дует, не мочит, только плесенью уж очень пахнет и сыро.

- Прекрасное убежище, - похвалил капитан Шариков и добавил в рифму: Привет тебе, уютный уголок, ты спас меня, я обогреться смог.

- Уголок что надо, - согласился старшина Свист.

Я приказал солдатам наломать веток, разостлать на полу и лечь отдыхать, а двоих выставил снаружи часовыми - нести службу по охране границы. Смена часовых через каждые два часа. Подъем в семь ноль-ноль.

Набилось нас в блиндаже как сельдей в бочке. Солдаты улеглись вповалку, каждый со своим оружием; мы с капитаном и старшиной расположились поближе к выходу.

Старшина меня тихонько спрашивает:

- Товарищ старший лейтенант, а что делать с оставшейся селедкой и хлебом? Может, раздадим?

- Оставить, - шепнул я. - До завтра. Все может быть.

Старшина промолчал.

Лежим, не спим. Снаружи ветер воет, снег в блиндаж задувает.

Старшина кряхтел, кряхтел да и вызвался идти на поверку нарядов. Я разрешил.

Он поднялся. Опустил на полушубке воротник, чтобы слышать лучше, вышел. Комья снега из-под ног его сыпались вниз.