Они и я - [13]

Я еще раз обещал ему время от времени шиллинг в виде поощрения. Он обещал зайти вечером за книжками, которые, как я надеялся, должны были помочь ему. Затем я вернулся в коттедж и позвал Робину. Она ответила мне как будто виноватым тоном. Ей показалось, что я уже давно зову ее. Когда я объяснил ей, что этого не было, она сказала:

— Как странно! Я уже больше часа как говорила Веронике: «Папа зовет». Должно быть, мне пригрезилось.

— Ну, теперь проснись. Сойди вниз и взгляни, что случилось с твоей проклятой коровой.

— А! — воскликнула Вероника. — Она пришла?

— Пришла. Уже давно. По ее мнению, ее следовало бы подоить несколько часов тому назад.

Робина ответила, что придет сию минуту.

Минута превратилась в двадцать пять минут, но и это превзошло мои ожидания. С Робиной явилась также Вероника. Робина сказала, что сошла бы раньше, если бы не пришлось ждать сестры. А Вероника говорила то же о Робине. Меня все это начало раздражать. Было уже чуть не двенадцать часов, а о завтраке еще нечего было и думать.

— Ну, довольно рассуждать, — сказал я. — Ради бога, примитесь за дело и подоите корову. Несчастное животное падет по нашей вине.

Робина бродила по комнате.

— Папа, тебе не попадалась скамеечка для доения? — спросила она наконец.

— Тринадцать раз попадалась, — ответил я и принес злополучную скамейку.

Мы все двинулись процессией; Вероника вперед с оцинкованным железным ведром в руках.

У меня в уме вернулся вопрос: «Умеет ли Робина доить корову?» Раз Робина забрала себе в голову, что ей нужна корова, она потребовала, чтоб ее ей доставили немедленно, будто она и дня не могла обойтись без нее. Ее следующей заботой было купить скамейку для доения. Скамейка, выбранная ею, была с большим вкусом украшена выжженным рисунком коровы; на мой взгляд, она была немного тяжеловата, но зато, наверное, будет прочна.

Подойника Робина не успела приобрести. Его временно заменило оцинкованное ведро.

Побывав в городе, Робина собиралась купить что-нибудь художественное. Но хорошо бы она сделала, если бы для выполнения программы предварительно взяла несколько практических уроков доения. Я заметил, что по мере приближения к корове шаг Робины становился менее ровным. Немного не доходя до калитки, Робина остановилась со словами:

— Предполагаю, что есть только один способ доить корову?

— Может быть, есть и несколько, с которым тебе придется ознакомиться, если ты со временем соберешься принять участие в конкурсе по этому предмету, — ответил я. — А сегодня утром, особенно ввиду позднего часа, я на твоем месте применил бы самый обыкновенный метод, лишь бы он дал результаты.

Робина села и поставила ведро под корову.

— Предполагаю, все равно… с какой стороны начать? — проговорила моя дочка.

Мне стало очевидно, что она не имела ни малейшего понятия об операции, к которой готовилась приступить.

Я ей высказал свое мнение, прибавив несколько размышлений по этому поводу. Время от времени отеческое наставление — вещь полезная. Обыкновенно мне в таких случаях приходится взвинчивать самого себя. Но в это утро я чувствовал себя в ударе: все способствовало к тому.

Я изложил Робине задачи и способность доброго гения-хозяйки в том виде, как они представлялись не ей, а мне. Также и Веронике я сообщил результаты моих размышлений в течение многих недель о ней и о ее манерах.

Кстати уже я поделился с обеими о том, что думал о Дике.

Со мной такие вещи случаются раз в полгода, и прекрасные результаты дают себя чувствовать в продолжение дней трех.

Робина отерла слезы и схватилась за первый сосок, попавшийся под руку. Корова, не говоря ни слова, брыкнула, опрокинула пустое ведро и пошла прочь, выражая презрение каждым волоском своего тела.

Робина, горько плача, последовала за ней. Трепля корову по шее и позволяя ей тереться носом о мое плечо, что, по-видимому, успокаивало ее, мне удалось убедить ее спокойно переждать, пока Робина в течение десяти минут изо всей силы работала, как насос высокого давления. В результате получилось стакана полтора, хотя, по всем видимостям, можно было ожидать пять-шесть галлонов.

Робина совершенно упала духом и созналась, что виновата.

— Если теперь корова умрет, — говорила она, — я никогда не прощу себе.

Вероника при этом тоже залилась слезами, а корова, из сочувствия ли им или побуждаемая собственным горем, снова принялась неистово мычать. Мне посчастливилось открыть пожилого рабочего, сидевшего под деревом, закусывая ветчиной и покуривая трубочку, и мы уговорились, что он будет, впредь до нового распоряжения, доить корову ежедневно.

Мы оставили его за работой, а сами вернулись в коттедж.

Дик встретил нас в дверях веселым «Доброе утро». Он справился, слышали ли мы шум реки, и справился также, скоро ли будет готов завтрак. Робина выразила предположение, что это счастливое событие произойдет скоро после того, как скипит чайник и поджарится ветчина, а Вероника накроет на стол.

— А я думал, что добрый гений…

Робина заявила, что, если еще раз он посмеет упомянуть «о добром гении», она отколотит его, а сама уйдет и ляжет спать. Пусть другие справляются, как хотят.

У Дика есть одна добродетель: он философ.