Они были первыми - [26]

Когда глаза привыкают к полутьме, различаем нары у стен. По примеру наших возчиков, не разговаривая и не снимая одежды, садимся на лавки. Провалившегося под лед парня продолжают растирать уже у печки.

Через несколько минут из-под меха на нарах показалась всклоченная голова якута. Он медленно оглядел нас. Встал. Привычным движением сунул в рот трубку и уставился на огонь.

— Капсе! — сказал он. Значит, «рассказывай». Наверное, он бы не обиделся, если бы ему никто не ответил. Это слово расценивается и как доброжелательное приветствие.

Потом из-под шкур выпрыгнул мальчонка лет шести-семи, сел рядом со взрослым. Потянулся ручонкой к трубке, сунул ее себе в рот, начал усиленно посасывать.

Как по команде, встали и другие обитатели юрты. На столе появился чай.

— Здравствуйте, товарищи, моя фамилия Полуян. Мы представляем Государственную комиссию…

— Мех нужен? — спросил якут. — Нету меха.

— Вы меня не поняли. — Полуян сел рядом с ним. Якут-переводчик начал быстро переводить.

— Мы пришли сюда, чтобы бороться против бандитов, против тех, кто грабит. Мы просим об одном — пригрейте у себя человека, мы спешим и не можем ждать…

— Хо-ро-шо, — раздельно сказал хозяин. Он бесстрастно смотрел, как мы выкладываем на стол провиант.

Ребенок, который только что сосал трубку, потянулся рукой к сероватой головке сахара. Отец прикрикнул на него, и мальчик отошел от стола.

— Хватит, — сказал хозяин.

— Берите, берите, — засмущался Полуян, — у вас же большая семья. — Он оглядел всех нас и достал из кармана карту. — Вот в этом месте, через сутки, нас ждут оленьи упряжки.

Это означало, что дальше будем двигаться по компасу, через бурелом, через валуны. И проходить надо по пятьдесят-шестьдесят километров в сутки. Именно здесь, когда все внимание устремлено на дорогу, когда чаще приходится бежать за нартами, чем ехать в них, — здесь-то и появляется шанс у бандитов стрелять по уставшим людям — из-за валунов, почти в упор. Так случилось на второй день пути…

Нельзя не рассказать о замечательном проводнике нашего каравана полуякуте-полуцыгане из селения Крест-Хальджай. Все звали его Макаром. На знаю, было ли это его настоящее имя. На коротких привалах он рассказывал о себе: царские власти выслали их табор в Якутию за какую-то провинность: половина поумирала, другую половину поубивали местные богачи, а Макар остался в живых — у тойона произошла осечка с ружьем, и ребенка спрятали батраки.

— А теперь крепко породнился я с якутами. — Макар подбрасывает сухостой в железную печурку. — Но все равно цыганская кровь бередит душу. — Он встает и, потянувшись, мечтательно говорит: — Возьму своих деток, посажу в большие сани. — Он поворачивается ко мне: — Знаешь, крытые, как чум, поставлю в них печку, оленей запрягу, и — айда!

Я всегда удивлялся искусству Макара читать следы. По следам нарт и ног он определял, кто прошел. Больше, того — якут или тунгус.

— Надо сильнее охранять сегодня оленей, — говорил Макар. — Следы нехорошие.

Каждый вечер проводник отпускал животных пастись. Они долго крошили копытами снег, чтобы добыть мох. В поисках еды далеко отходили от наших палаток, где под руководством Макара уже через пятнадцать минут варилось конское мясо. Если б пропали олени, никто бы из нас не остался в живых. Каждое утро проводник выходил к ним с мешочком соли на шее. Посыплет соль на ладонь, скажет что-то, и олени, как по команде, сбегаются к нему.

…Когда наши сани растянулись по руслу реки, с двух сторон раздались выстрелы, эхо от них было подхвачено дробным стуком пулемета. Упали олени, шедшие впереди, загородив путь. Петров, укрываясь за торосами, побежал к пулемету.

Растянувшись цепью, мы двинулись навстречу засаде. Выстрелы прекратились — бандиты уходили к лесу.

— Эй, подождите! — Петров, намного опередив цепь, мчался к широким нартам, на которых был установлен пулемет. — Подождите, говорят! — кричал, задыхаясь, Петров. — Свой я, свой!

Я похолодел. Неужели — враг? Вскинул винтовку.

— Не стреляй! — ко мне бросился Абаев из полувзвода Петрова. — У него граната здесь! — Он показал себе на грудь. Абаев весь дрожал. — Успел бы!

Видно, Петрову крикнули, чтобы он бросил пистолет. Он откинул его в сторону. «Бумага у меня для вас!» — эти его последние слава слышали наши люди с краю цепи. Возле самых нарт Петров вскинул, руку с гранатой и, расстреливаемый беспорядочными выстрелами в упор, швырнул ее в сани с пулеметом, разнеся их в клочья…

Когда мы прощались с Петровым, Абаев уже успел зашить его неизменную шинель, продырявленную пулями…

Лежит в якутской земле молодой коммунист Петров. Хорошо знают якуты эти три валуна. Идут ли мужчины на охоту, отправляют ли сына в институт, быть может, в тот самый институт, о котором жадно мечтал Петров, остановятся возле этих камней. «Большой человек был, — скажет самый старый из якутов. — Очень большой». — «Сильный?» — спросит внук. — «Сильный». — «Валуны мог двигать?» — «Мог… А что для него валуны?» — разозлится дед. «Он смог жизнь изменить…» И в памяти народной вырастает щуплая фигура Петрова до размеров исполина, и нет в этом неправды.

Скоро наш караван миновал то место, где погиб народный герой Каландаришвили.