Старец умыл руки под чешмой.[2] Молодой прислужник подал ему полотенце - вытереться, после чего он перекрестился и стал подниматься на колокольню. Братия выстроились перед церковной дверью, а народ столпился за ними в смиренном ожидании. Все глаза устремились к верхушке колокольни, где игумен выпрямился для исполнения священного обычая.
Он перекрестился и дернул за веревку, которая качала сразу три языка колоколов. И с силой стукнули эти три железных языка по медным устам тяжелых колоколов. Один раз, два, три.
Но колокола молчали и не издавали ни единого звука. Эти бронзовые, беременные звуками матери онемели.
Страшно было смотреть, как железные тяжелые языки бьют по чистому металлу, а тот остается безмолвным... Было в этом что-то мучительное. Все три колокола раскачивались и ужасающе тужились, словно глухонемые, которые хотят поведать о каком-то страшном пожаре, но не могут.
Старец стал изо всех сил дергать веревку, наклоняясь и выпрямляясь. А колокола упрямо молчали.
Ужас объял монаха. Дух у него перехватило, а в глазах потемнело. Он отпустил веревку и повалился на дощатый маленький пол перед колоколами.
Изумленные люди стояли на дворе, крестились, и никто не смел вымолвить хоть слово. Души их оцепенели. Братия поднялись на колокольню привести старца в чувство. Они свели его вниз. Он опирался им на руки, бледный как мертвец, сокрушенный, наказанный этим великим чудом, и еле-еле произносил:
- Знамение Божие! Молитесь, братья христиане, великий грех сотворен.
Его ввели в церковь. А вслед за ним хлынул народ. И все пали на колени, крестились и шептали молитвы. Женщины плакали в голос. Дети, напуганные, визжали.
Отец Иоаким упал на колени перед чудотворной иконой, раздавленный, изумленный и отчаявшийся. Он ударил лбом о холодные плиты и долго оставался так. Старое лицо его намокло от слез.
Он сознавал, что случилось что-то страшное, что Бог разгневан, что большой грех тяготит и обременяет землю. Но не знал - какой, и не мог найти слов для молитвы.
И, беспомощный, он поднял глаза к Святой Матери, чей образ в золотом окладе кротко смотрел между двумя лиловыми крылышками шелковой занавески.
Игумен встал, закрестился, бессознательным движением поправил занавеску и, ошеломленный, стал шарить прищуренным взглядом по иконам, по тронам, по полу. В углу под иконостасом увидел он синюю головку булавки, которую зашвырнул перед этим, - наклонился, взял ее, словно во сне, и воткнул в занавеску.
И тотчас снаружи раздался славящий Бога звон колоколов, разнесся торжественно, и живо хлынул в церковь.
Богомольцы быстро вышли; все вышли на двор - и братия, и игумен - и с поклоном пали на землю, пораженные новым чудом, какое увидели.
На колокольне никого не было, а тяжелые колокола раскачивались сильно, свободно, легко - и били сами.
(Из сборника "Под монастырской лозой" (1909-1934))
