Онега - [20]

Мы хлебали горячую уху, прямо руками ели разваренное нежное налимье мясо, благодарно восхваляли нового хозяина. В дверь постучали, вошел парень — сплавщик в высоких резиновых сапогах, поздоровался.

— С вами, товарищи, женщины не было? Не оставили, случаем, где ее?

— Женщины?.. — Мы недоуменно переглянулись. — Нет, мы все здесь. Никакой женщины с нами не было.

— А мы думали, ваша… Тут одна на том берегу давно уже стоит. Значит, не ваша?

— А может, она ваша?

— Наши горластые, как подойдут, сразу кричат, а эта стоит и молчит. Не из вашей ли компании, подумали. Хотели уж лодку к ней гнать. Ну, раз не ваша, пусть себе стоит. Коль нужно будет — крикнет.

Парень вышел, а мы продолжали свой обед.

Я выскочил помыть липкие после рыбы руки. На улице скупо сеял мелкий дождик, плотные облака прижимались к зубчатым краям высоких берегов, суровая Онега несла на себе рассыпанные бревна, шумела вода на Большой голове.

На противоположном берегу, у самой воды, я разглядел одинокую женскую фигуру. Она неподвижно стояла и смотрела на наш берег: ничем не покрытая под дождем голова, светлые волосы окружают лицо, короткое пальто наглухо запахнуто, руки спрятаны в рукава, из-под пальто — ноги в лыжных брюках. Она! Та девушка, что появлялась перед нами в кабинете директора Дома инвалидов. Стоит, смотрит, не двигается, молчит…

27. КАМЕННАЯ ДАМБА

Мы загостились у Александра Алексеевича. Сюда нелегко забраться, а выбраться еще труднее.

Есть выход — сколотить плот ниже Большой головы и спустить нас на плоту. Но для того, чтобы не застрять с этим плотом на какой-нибудь отмели, нужен проводник. Не располагает к увеселительному путешествию и погода: промозглый дождь не перестает, между высокими онежскими берегами гуляет холодный, по-настоящему осенний ветер. Мы же все одеты не очень тепло, и потому нас не соблазняет свободное плаванье среди романтических берегов.

Ямщиков крутит ручку своего беспокойного телефона, старается связаться с конторой. Это не так-то просто, на одном проводе висят телефоны разных организаций, все звонят, все требуют, чтоб именно им освободили линию. У Ямщикова есть кой-какие дела, ради которых рано или поздно придется высылать лодку, с этой оказией можно и нас подбросить.

А пока мы торчим на гостеприимном сплавучастке, ночуем в общежитии вместе с рабочими.

Мой сосед по койке загулял, вернулся поздно, когда свет был потушен. Я слышал, как он ощупывал кровать, ругаясь вполголоса, выбрасывал из-под простыни поленья. А утром, разумеется, виновник тайных ночных похождений с добродушной ухмылкой выслушивал остроты своих товарищей.

Еще один серый, тягучий день полного безделья. Мы бродим по берегу.

Участок мастера Ямщикова чуть ли не самый тяжелый на Онеге. Все Бирючевские пороги проходят по нему. Рядом, в десяти шагах, — Большая голова, ниже, в какой-нибудь сотне, — Малая. Здесь чаще всего забрасывает на берег бревна, в прошлые весны постоянно набивало огромные заторы.

Затор молевого леса — трагедия. Тысячи бревен несет река вниз по течению. Тысячи, десятки тысяч — огромных, в обхват толщиной, средней толщины, тонких, длинных, коротких бревен день и ночь тянутся и тянутся вниз по течению, задерживаются в тихих заводях, ударяясь друг о друга тупыми и тяжелыми мордами, несутся на быстринах, переворачиваются, скачут на порогах — не дай бог, подвернуться здесь лодке под такое налитое речной тяжестью бревно! Многие из них набухают водой, сначала опускается у них один конец, на поверхности воды остается торчать макушка. Такая лесина — кандидат в «топляки». Вяло и медленно волочит она свой набухший конец по дну, пока вся не напитается речной водой и тихо не уляжется на песок или ил заводи. Такой топляк — мертвец в молевом сплаве. Он будет лежать в воде, гнить, заноситься песком, зарастать илом, под ним станут отлеживаться в жаркие дни вялые налимы, а его древесину, учтенную в кубометрах, вычеркнут из приходных книг. Десятки, может, сотни останутся лежать на половине речной дороги, ставшей им покойной могилой, а тысячи бревен упрямо идут вперед и вперед. Но вот одно из этих напористых бревен прочно садится на песчаную косу или на отмель. В него упирается второе бревно, третье, десятки бревен, сотни, тысячи несет течение. Бревна, большие и маленькие, легкие и тяжелые, громоздятся друг на друга, создают хаотическую баррикаду, перекрывают всякое движение. Порой они ложатся так крепко и так плотно, что выше по течению река начинает выходить из берегов. Дикое нагромождение, затор из бревен, как пробкой, закупоривает реку, перерезает сплавную артерию. Час за часом приплывают новые бревна, день за днем растет величественная баррикада.

Затор — трагедия для сплавщиков. Нужно разбирать эту обитую, нагроможденную из тяжких намокших бревен гору, нужно прокладывать дорогу поступающему лесу. Нужно выкатывать лес на берег, водружать штабеля за штабелями, чтобы потом их сбросить обратно в воду. Нужно найти в хаосе торчащих во все стороны торцов и перекрещенных бревенчатых туш то, что держит весь могучий завал, те бревна, что противятся властному напору реки — найти сердце затора, его ахиллесову пяту, найти и поразить. Тогда течение сорвет весь затор, бревна рассыплются по воде и поплывут дальше, протискиваясь друг между другом, сдирая с себя остатки коры. Часто таким сердцем затора бывают одно или два бревна, которые нужно или вытащить, или перерубить. Против них вооруженные баграми и топорами выступают смельчаки. Не каждому-то доверяют это. Рухнувший затор может подмять, убить, утопить, покалечить.