One for My Baby, или За мою любимую - [17]

4

Джош выходит из лифта через минуту после того, как часы бьют шесть раз. Весь такой блондинистый и мускулистый, одетый с иголочки. Он тут же сражает наповал очутившуюся поблизости молоденькую секретаршу. Та млеет, онемев от подобной красотищи, а он, невозмутимый и сияющий, лишь улыбается ей, стараясь (насколько это возможно) выглядеть истым джентльменом. Джош выжидает еще несколько секунд, пока обалдевшая девушка не смешается с толпой спешащих домой клерков, и только потом подходит ко мне. Улыбка на его губах тут же растворяется и бесследно исчезает.

— Ты выглядишь просто отвратительно, — заявляет он. — Может, выпьем? Не желаешь ли промочить горло у «Матушки Мерфи»?

— А у них там найдется «Цинтао»?

— Нет, твоего вонючего «Цинтао» там не бывает. Это же ирландский кабак, Элфи. А в ирландских кабаках никогда не торговали китайским пивом. Господи, с тобой и оттянуться-то по-человечески проблематично. Нет, с тобой кайфа не словишь. Ведь если ты хоть раз попробуешь крэк, твоя толстая попа в тот же момент, наверное, крякнет. Так ведь, Элфи?

Джош остается моим лучшим другом. Хотя мне до сих пор кажется, что он меня недолюбливает. Иногда приходит в голову мысль, что он буквально ненавидит меня и проклинает тот день, когда я появился на свет. Если мы выходим с ним куда-нибудь вместе, большая часть вечера посвящается язвительным шуточкам и оскорблениям в мой адрес. Правда, сам Джош при этом не испытывает никаких укоров совести, так как считает свои нападки лишь конструктивной критикой, не более того.

Мы приближаемся к кабаку «Матушка Мерфи», и тут Джош сообщает мне о том, что я, оказывается, все эти годы лишь напрасно прожигал жизнь и влачил жалкое существование. Затем он добавляет, что, по его мнению, ни одна порядочная женщина не пожелает со мной связываться. Когда я рассказываю ему свои добрые вести, то есть в подробностях докладываю, как поступил на службу в Международную школу иностранных языков Черчилля, Джош лишь отмахивается. Ему не нравится эта затея. Впрочем, моя прежняя работа ему тоже не нравилась. Он не одобряет моего выбора.

И все же Джош — человек, которого я могу назвать своим добрым приятелем. С тех пор как вернулись из Гонконга, мы поддерживаем с ним дружеские отношения. Хотя, конечно, логично было бы предположить, что, очутившись на родине, мы с легкостью расстанемся друг с другом. Тем более что Джош делает себе блистательную карьеру в Сити, а я чаще всего брожу по китайскому кварталу. Ну и что у нас может быть общего? И все же мы стали ближе, чем когда-то в Гонконге.

Конечно, существует множество людей, которые знают меня дольше, да и относятся ко мне куда лучше. Это и мои товарищи по колледжу, и коллеги по школе фонда принцессы Дианы. Но только дело в том, что никого из них я не могу назвать своим настоящим другом.

Впрочем, в том нет их вины. Виноват, скорее, я сам. Так произошло, что я сам позволил им всем сначала отдалиться от себя, а потом и вовсе забыть о моем существовании. Я не перезваниваю, если кто-то пытается найти меня по телефону. Получив приглашение прийти в гости на праздничный обед, я всегда нахожу какую-нибудь идиотскую причину, чтобы отказаться. Короче говоря, я не прикладываю никаких усилий, чтобы сохранять нашу дружбу.

Все они отличные люди. Просто дело в том, что я сам не дорожу их теплым ко мне отношением. Скажем проще: мне они безразличны, а дружба, как известно, прохлады не терпит.

Правда, с некоторыми из своих старых товарищей я все же несколько раз встречался, вернувшись из Гонконга. Мы вместе пили кофе и более крепкие напитки, но каждый раз мне казалось, что мои попытки восстановить дружбу остаются напрасными. К тому же я почему-то всегда скучал в обществе своих прежних друзей. Единственной личностью, с кем бы мне хотелось поддерживать теплые отношения, был и остается Джош. Он выступает в роли последнего связующего звена с Гонконгом, напоминая о той прежней жизни, которую я без остатка делил с Роуз. И если бы я расстался с Джошем, то, наверное, распрощался бы навсегда и с Гонконгом. А мне этого совсем не хочется.

— Ты всегда был только туристом, — категорично заявляет Джош, как только мы устраиваемся в ирландском кабаке, где отдыхают англичане-бизнесмены в деловых костюмах. — Ты слишком близко к сердцу принимал все местное население, постоянно таращился на пейзажи и искренне восхищался ими — одним словом, относился к миру так, словно он представляет сплошной огромный Диснейленд. Кроме того, ты успел накупить массу никчемных безделушек, чтобы расставить у себя на каминной полке по возвращении домой. Вы с Роуз являлись всего лишь чудной парочкой туристов, путешествующих по свету.

Зачем Джошу понадобилось звонить мне и приглашать сюда на пару кружек пива? Неужели он не мог скоротать вечерок в компании таких же, как он сам, молодых и преуспевающих адвокатов? Все дело в том, что я для него являюсь тем же самым, чем и он для меня, — последним напоминанием о его собственном счастливом прошлом.

Сейчас Джош работает в Сити. Он хорошо зарабатывает, обзаводится нужными связями и постоянными клиентами, а скоро и сам станет полноправным партнером в частной юридической компании. Он говорит, что совсем не скучает по нашей жизни в Гонконге. Но я считаю, что ему очень не хватает того ощущения безграничных возможностей, которое охватывает всех экспатриантов. Только вдали от родины ты начинаешь сознавать, что жизнь полностью открылась для тебя, что ты наконец-то стал свободен и теперь можешь осуществить все свои давнишние мечты. Вернувшись домой, ты напрочь забываешь об этом. И внезапно понимаешь, что снова стал тем же человеком, которым, собственно, и был до отъезда в дальние края.