Она спокойна - [5]

. Я зажал руками уши, чтобы… н-не с-слышать её. Я очень хотел это прекратить, но ещё больше хотел, чтобы всё закончилось. Дай ей минутку — и всё будет кончено. Она не сможет с этим жить. Я выждал десять минут, прежде чем проверить, как она. Вот почему я уверен, что она умерла, Олли. Это было целых п-пятнадцать минут назад.

Он скривил лицо и начал всхлипывать, продолжая говорить сдавленным голосом.

— И я посмотрел… посмотрел… она уже не движется, п-п-просто качается в петле… уже не задыхается, и я… я подумал «это хорошо!», что она умерла… я помог умереть ей, и это х-х-хорошо…

Я толкнул его в грудь правым предплечьем, освобождая дорогу. В доме было темно и тихо. В гостиной был включён телевизор, но звук был отключен. Он и был единственным источником света во всём доме, окрашивая всё синим цветом. Гален остался стоять у двери во двор.

Я распахнул дверь в её комнату. Джулия висела на трубе в нескольких футах от меня, на шнуре удлинителя. Стул лежал на боку под её ногами. Она стояла на цыпочках, едва касаясь стула для опоры. Руки её удерживали кабель — она пыталась втиснуть пальцы под него. Раздувшееся лицо уже сильно потемнело. Из горла доносились сдавленные хрипы, ногами она старалась удержаться на краю стула. И, коль уж она могла стоять на кончиках пальцев, она была в состоянии убрать свой вес с петли и впустить немного кислорода в лёгкие.

В какой-то момент я оцепенел от ужаса. Чтобы задохнуться, человеку требуется достаточно много времени. Возможно, она потеряла сознание, или почти его потеряла в тот момент, когда Гален проверял её, но очнулась от боли после его ухода. Или, что более вероятно, когда Гален на неё смотрел, она стояла на стуле, на цыпочках, но он был не в себе от шока и не заметил этого.

Я вышел из ступора и ворвался в спальню, сразу обхватив её ноги. Её колени и лодыжки были в бугорках ярко-розовых шрамов. Мне надо было её приподнять, чтобы стягивающая горло петля прекратила давить на гортань. Но в тот момент, когда я взялся за её ноги, я замер. Меня остановил вид её шрамов, напомнив, через что она прошла. Меня посетила мысль о том, что я поступаю неправильно. Джулии не хотелось жить — она хотела умереть. То, что она стояла на цыпочках на боку стула, не означало, что она передумала. Это было сделано инстинктивно, в подсознательном желании прекратить жуткую боль от удушения, а не ради того, чтобы продолжать жить. Она делала это только ради того, чтобы прекратить страдания… потому же, почему она первоначально хотела сломать себе шею. Чтобы не было больно. Я также не хотел, чтобы Гален с Кэрол продолжали страдать — но в первую очередь я думал о Галене. Я не хотел, чтобы Гален и дальше терпел эту боль.

Я резко рванул её ноги вниз. Кабель туго натянулся и раздался звук разъединения костей. Я придержал её в этом состоянии. Всего секунду назад мышцы её икр были напряженными и жёсткими — и вот они обмякли и расслабились. Я отпустил ноги Джулии и посидел возле неё пять минут, отслеживая время по наручным часам. Сердце в моей груди колотилось с дикой скоростью, отчего я трясся, как в лихорадке, и ощущал дурноту. Я хотел убежать из этой тёмной спальни со спёртым горячим воздухом, но я выждал эти пять минут, прежде чем проверить пульс. Я задрал её футболку и прижался ухом к спине, стараясь услышать сердцебиение. Я не услышал ничего и опустил футболку на место.

Я протиснулся мимо брата по пути к чёрному ходу. Осенний воздух, казалось, похрустывал сахаром на зубах, и это было лучшее в мире ощущение — просто кружиться с задранной головой, жадно глотая его. Я ходил кругами, как бегун, завершивший забег и вытряхивающий напряжение из натруженных ног.

Мой брат сидел в дверном проёме. Когда я, наконец, надышался вдоволь этим воздухом, я подошёл к нему, всё ещё тяжело дыша через распахнутый рот.

Гален обхватил голову руками точно так же, как тем вечером несколько месяцев назад — будто пытался сжать её. Он крепко зажмурил глаза.

— Хотел бы я, чтобы всё произошло проще. Не хотел, чтобы она так страдала. Почему ей пришлось терпеть всю эту боль? Почему ей пришлось пройти через всё это таким образом?

Я сел на землю перед первой ступенькой, ощущая лёгкое головокружение.

— Прекрати, — попросил я. — Её шея сломалась. Сразу же. Больно не было, совсем.

Он поднял на меня лицо и распахнул глаза. Вытянув руки на коленях, он посмотрел на меня:

— Не надо мне гнать, — заявил он. — Она задохнулась.

— Ты торгуешь недвижимостью, а я лечу людей, поэтому верь мне — она сломала шею в падении. Ну, можешь не верить, а вызвать неотложку, которая через минуту сообщит тебе, что я, блин, прав. Она не мучилась.

— Она задыхалась, — повторил он с той же идиотской неприязнью на лице.

Я помотал головой. Мои слова звучали убедительно, даже для меня самого.

— Когда кто-то умирает таким способом, тело дёргается от спазмов. Мышцы сокращаются. Пищевод — это мышца. То, что ты слышал — спазм пищевода, а в тот самый момент, когда её шея столкнулась со шнуром, это её убило. Безболезненно. Не было ничего необычного в том, что ты увидел или услышал — это стандартно для повешения. Это не означает, что ей было больно. Я