Она (Новая японская проза) - [99]

Желание поехать зрело во мне исподволь. Требовался жертвенный подарок, а деньги можно было снять только со срочного банковского счета, потеряв проценты. Но меня призывал долг, и деньги из банка я таки взяла.

Как ни странно, родной дом на этот раз не вызывал во мне привычного отторжения, зато, явившись на ностальгическую встречу покойников, я могла избавить себя от душевных мук и чувства вины, Впрочем, не думаю, чтобы я особенно обольщалась насчет этих поминок, скорее подпала под действие каких-то колдовских чар.

Удивительная поминальная служба: всех участников буквально переполняет радость. Собственно, такова главная особенность двухсотой годовщины со дня смерти. Едва появляются воскресшие покойники, как и вовсе воцаряется хаос. Тут уже не до строгого соблюдения обычаев, как на нормальных поминальных службах, здесь все попросту, без церемоний. Зато — вопреки всем законам и установлениям — все сознательно стремятся достичь чувства полной внутренней свободы. Так что насельникам главного родового гнезда ничего не остается, как потворствовать разным безобразиям, подчас с риском для собственной жизни. Поджог или, к примеру, убийство — не самоцель, важно всех осчастливить, выломавшись из обыденности.

Исконные обряды той местности, где находилась наша родовая усадьба, сами по себе отличаются яркостью, даже буйством красок, какой-то чрезмерностью во всем. Но поминки по двести лет как преставившемуся предку — это нечто далеко выходящее за любые рамки. По мнению стариков, они напоминают древнее паломничество к священным храмам Исэ.

Случалось, говорят, что разрушали до основания дома, полностью забывали различия между женщинами и мужчинами. Но мы ни о чем подобном и помыслить не могли, свято соблюдая закон подчинения младших старшим. Да, в обычное время ни меня, ни моих братьев и сестер и близко к главному родовому дому не подпускали, разве вот теперь доведется.

Вообще по какой-то неведомой причине в нашей семье дети разрывают отношения с родственниками. Мой старший брат в шестнадцать лет покинул дом, прекратив с нами всякую связь. Я порядочно припозднилась, сделала то же самое только в тридцать пять. Повод, кстати сказать, был поистине смехотворный: невинная история с фотографией. Весной позапрошлого года я сделала собственный фотопортрет, но получилась на нем какой-то старообразной. Разгневанные родители позвонили по телефону с попреками, я не смолчала в ответ. Да, в свои тридцать пять я выглядела на снимке на все сорок, потому что концы волос высветлились и казались седыми. А при моей родовитости полагалось всегда сохранять облик двадцатипятилетней девицы. Как бы то ни было, родительские упреки звучали уж чересчур назойливо, словно с самого моего рождения они только и мечтали о том, как бы, избавившись от меня, взять в семью благовоспитанную барышню. Странно, но я — пускай невольно — вроде бы и соглашалась с их намерением.

В тот день, когда я получила злополучный выговор за фотографию, многое внезапно соединилось в моей голове, и словно бы наступило прозрение. Разрыв с домом моих сестры и брата, казавшийся мне до сих пор преступлением, вдруг предстал как совершенно естественный. И то сказать: чем кроить из меня идеальную барышню, взяли бы приемную дочь по собственному вкусу. Это я им и посоветовала в письме. Разумеется, отношения с родителями тотчас прервались. Впрочем, они согласились с нашим разрывом на удивление легко, сразу повели переговоры об идеальной приемной дочери, в общем, зажили легко и счастливо.

Разумеется, родители тоже пожалуют на поминальную службу, и мы впервые после двухлетней разлуки столкнемся лицом к лицу. Правда, мириться с ними у меня особого желания нет. Да и загадывать не стоит: кроме покойников ожидается прибытие не менее двух сотен гостей, и еще вопрос увидимся ли мы в эдаком столпотворении. Тем более, за минувшие два года я начисто позабыла, как выглядят мои мать с отцом, даже их имена не могу вспомнить.

Стерлись и мысленные образы родителей, С кровной родней нынче связывали меня, в конечном счете, только приближающиеся поминки да общие предки. Родовое гнездо и вовсе не вызывало ностальгических чувств. В детстве мне всего раз или два довелось повидать тамошних родичей, бывать я там вообще не бывала, сейчас впервые туда направлялась. Навещая раз в несколько лет могилы предков, я двигалась прямиком на родовое кладбище, сам дом обходя стороной; и в голову не могло прийти заодно поприветствовать родню. Родовое гнездо существовало в надменном отъединении от остальной семьи; никто и никогда не смел обсуждать действия и поступки тамошних обитателей; последние, похоже, попросту не умели поддерживать простые человеческие отношения; в случае ссоры боковые ветви рода не могли рассчитывать на помощь его главы, им приходилось полагаться только на себя. Но при всем при том, именно в главной родовой усадьбе устраивались все поминальные службы, не говоря уж о юбилейных.

Уведомление поступило ко мне прямиком из родового гнезда, сначала в виде письма, потом позвонила по телефону тетушка. От станции Канидэси, что на границе префектур Нара и Миэ, автобус ходил раз в час.