Она (Новая японская проза) - [27]

Чтобы избежать воскресных сцен, стала возвращаться в понедельник утром. Оказалось, что за ночь отцовское чувство еще больше крепчает. Попробовала перенести приезд на вечер понедельника. Потом на утро вторника.

Чем более двойной становилась моя жизнь, тем в большее запустение приходил «Вороний дом». Двор-то у нас и без того давно сорной травой зарос, да и грязи за десять лет без хозяйки тоже поднакопилось будь здоров. При моем деде под этой крышей жила большая семья с прислугой. А теперь остались только мы двое. Деревья в саду давно засохли, повсюду торчат одни только каменные вороны. Дом издали похож на подводную лодку, вытащенную на берег. Корпус увит плющом; в раздутом чреве — тусклая гостиная, бестолково разбросанные спальни и комнаты для гостей, которых у нас отродясь не бывало, Почти все комнаты пустые, заброшенные, кроме пыли, там ничего нет.

Когда кто-то приходит, реакция всегда одна и та же: ах, как просторно! ой, какая старина! фу, как грязно! — в таком порядке. Единственный, кто и глазом не повел, — Жюли. Мы с папиком жили в одной комнате, где каменный очаг. Когда мне надо было одеться или раздеться, папик отворачивался к сломанному телевизору. По сути дела, мы жили в однокомнатной квартире.

Наша с папиком гостиная была сердцем «Вороньего дома». Сам дом давно болел, разбитый параличом. Жило в этом дряхлом теле одно сердце. Но теперь болезнь добралась и до него. В обычных условиях я бы этого не заметила, но после светлой, вылизанной квартирки Жюли запах умирания шибал мне в нос еще в прихожей.

Мы с Жюли решили снять квартиру поближе к па-пику. Впервые в жизни я занялась хлопотами такого рода: выходила на каких-то станциях, разыскивала конторы по аренде жилплощади, пила в кабинетах жидкий чай, слушала россказни агентов, получала бумажки с адресами «отличных вариантов», говорила «спасибо, до свидания». Потом по карте искала нужный дом. Почти ни разу не удалось добраться до цели. Мне скажут «десять минут пешком», а я проплутаю минут двадцать, выбьюсь из сил, да и засяду в кафе отдохнуть. Пью кофе, читаю бюллетень, на улице умнеет. Стаканчик пива, потом еще один. А там и домой пора. День пропал.

Поиски продолжались, результатов — никаких. Только собралась мощная коллекция рекламою газетных вырезок и спичечных коробков из кафе.

— Если до конца года ничего не найдется, всему конец, — говорю.

— Чему всему? — спрашивает Жюли.

— А всему. Нашим отношениям.

Он роняет с сигареты пепел.

В следующий раз агент сопровождает меня до места. Посмотрела квартиру. Агент спрашивает:

— Ну как, годится?

А откуда мне знать, годится или нет. Неуверенно киваю. Дело сделано. Через неделю переехали.

В последний вечер сидим с папиком. Он поддал, глаза тоскливые.

— Твердо решила, да?

— Ну конечно.

— Брось ты его.

— Чего это ты вдруг?

— О тебе думаю. Не получится у вас.

— Он хороший.

— Разве хороший стал бы тебе голову морочить? А замуж не зовет.

— У нас серьезные отношения. Поженимся. Потом.

— Да что в ваших отношениях серьезного? Он свистнул, и ты побежала. Разве так я тебя воспитывал? Эх, не моя ты дочь.

— Ага. Мамочкина. Ты это хотел сказать?

— Это самое.

— Ты всегда так говорил, когда я делала что-нибудь не так. Сразу я становилась мамочкиной дочерью, Ну конечно, ты ведь у нас безупречный. Живешь ради своего «творчества», тебе даже баба не нужна. Хуже нет, когда человек уверен, что всегда и во всем прав.

— Пускай хуже меня нет, но твой типчик все равно хуже. Не получится у тебя с ним, вот увидишь.

— Ну и пусть не получится. Могу я хоть раз в жизни пожить нормально, с мужчиной?!

— Да сколько угодно. Только не с этим.

— Лицемер! Ты скольких моих ухажеров разогнал, а? И каждый раз одно и то же: «Кто угодно, только не этот».

— А я виноват, что у тебя вкуса нет? И потом, я не помню, чтобы мои слова хоть раз на тебя подействовали. Ты всегда поступала по-своему.

— Неправда! Ни разу я не поступала, как мне хотелось. И все из-за тебя!

— Чего-чего?!

— И на этот раз ты мне все испортишь, я знаю!

— Разве я тебе мешал? Ездила к нему, жила там целыми днями.

— Это еще хуже! Ты меня нарочно изводил своим молчанием! Ждал, пока у меня все вкривь и вкось пойдет!

— Трусиха! Ты всегда валишь на других!

— А ты, папик, просто дурак! Неужели ты не понимаешь — чем больше ты его поливаешь, тем больше он мне нравится! Веди ты себя по-другому, может, у нас бы с ним все давно кончилось. Ты сам меня к нему подпихивал.

— Значит, всему виной твое упрямство? Тогда ты дура, а не я дурак.

— Кто дурак, разберемся потом. Но на этот раз я сделаю так, как мне хочется. Хватит!

— Тебе со мной так плохо, да?

— Хорошо тебе говорить, у тебя есть я. А у меня никого. Ты что, хочешь, чтоб я тут состарилась и подохла одна, среди твоих ворон?

— Уж лучше жить одной, чем с этим твоим.

— Да наш дом превратился в гроб какой-то. Плесень, гнилье кругом. Скоро я тоже превращусь в гнилую старушку, Все, к черту!

— Дом можно будет продать. Чтоб доживать в богадельне, тебе денег хватит.

— Ах, ты мне богадельню уготовил?!

И я плеснула папику прямо на лысину выдохшимся пивом. Он весь затрясся, глазами захлопал, ручками замахал. Потер себя по темечку — там мокро.