Она и кошки - [42]

Тони спустилась в сад, захватив с собой Лопатку. Та уже несколько дней вела себя смирно. Нахальный тигровый кот, ее поклонник, слава Богу, отстал, и теперь вконец отощавшая Лопатка, уютно примостившись в тени портика на коленях у хозяйки, с большим усердием вылизывала языком шерстку.

— Линяет, — заключила Тоска. — Видите, как она посветлела? Это потому, что старая шерсть вылезает, а новая еще короткая. Смотрите, что нужно делать. — И, вынув из своей холщовой сумки пластиковую щетку, стала нежно водить ею по спине Лопатки.

Та закрыла глаза от удовольствия, перевернулась на спину, подставляя шейку, и тихонько запела: мур-мур-мур.

— Глядите, совсем как маленькая, — заметила Тони. — Помню, я брала ее на руки, а она помурлычет вот так же и принимается сосать мою одежду.

Во всем крохотном тельце было такое чувственное наслаждение, что женщины не удержались от смеха.

— Вот чему бы нам поучиться у животных, — сказала Тони. — Живи в свое удовольствие, получай от жизни все и наслаждайся, не стыдясь.

— Если есть с кем, — добавила Тоска, и не думая грустить.

С Тони ей было всегда хорошо, и мысли не замыкались на собственном одиночестве. Сейчас она представляла Лавинию на месте Фифи или Лопатки. Правда, Маттео далеко до моего Миммо, с усмешкой подумала она. Да и Энрико тоже.

13

Теперь женщины, не сговариваясь, встречались каждый вечер в саду, когда жара спадала и розовый свет закатившегося солнца еще озарял море и горы вдоль побережья. Тони спускалась с Лопаткой подышать воздухом, Тоска заканчивала вечерний полив, а Фифи и Лопатка спокойно играли, будто две девочки, которым совсем не нужно мужское общество. Если же вдруг на горизонте появлялся Хомейни (так Тоска окрестила неудачливого соблазнителя Лопатки за густую шерсть на голове, напоминавшую тюрбан, и за жестокие, как у коварного аятоллы, глаза), кошки прижимали уши, грозно оскаливали зубы, выгибали спины; стоя рядом и устрашающе шипя, они будто метали в него молнии из глаз и из шерсти. Хомейни замирал как вкопанный, и победить его решимость могло лишь вмешательство женщин. Тони и Тоску очень развлекала борьба с котами, они весело шутили но поводу феминистского движения местных кошек. Иногда к ним присоединялась Лавиния, неизменно вносившая в разговор наигранные нотки. Должно быть, насмехалась над ними и потом забавляла Энрико рассказами про этих двух кошатниц.

От Маттео ей пришло еще два письма, и однажды она как бы невзначай спросила у Тони, не собираются ли дети Джиджи снова навестить их после своего путешествия. Тони ответила, что понятия не имеет, она получила только открытки с приветами, а Лавиния сказала, что с удовольствием бы повидалась, если, конечно, еще будет здесь. Они с Энрико в воскресенье уезжают, надо сдавать работу в университет. Может, это был намек? Теряясь в догадках, Тони посоветовалась с Тоской.

— Думаю, да. Она подсказывает, что передать Маттео, если он позвонит.

Он позвонил на следующий день, и Тони передала ему разговор с Лавинией. В пятницу Маттео приехал один. Добирался на попутке, сестра и друзья решили задержаться еще, а он сослался на усталость, плохое самочувствие, обострившуюся аллергию то ли на французский климат, то ли на цветочную пыльцу.

— Еще один такой, как я, — прокомментировала Тоска, когда три дня спустя Тони ей об этом рассказала. — У него аллергия на жизнь. Причем очень распространенного вида — любовная лихорадка.

Тони явно разнервничалась: ей был непонятен замысел Лавинии, и все же она пригласила их с Энрико на праздничный ужин по случаю возвращения Маттео. Девушка все время провоцировала Джиджи: внешне все выглядело вполне невинно, но атмосфера была накалена до предела. Да еще под конец разгорелся глупый спор по поводу статьи о привидениях, напечатанной в одной из газет. По словам Джиджи, в Перу бывали случаи, когда покойники вели себя ну совсем как живые. Энрико возразил, что все это весьма любопытно, но ему как социологу необходимы научные доказательства, а не подсознательные иррациональные объяснения. Лавиния же заявила, что есть вещи необъяснимые с привычной точки зрения, однако это еще не повод, чтоб отказывать им в праве на существование, и только слепой может не замечать очевидного. Джиджи принял сторону Лавинии. А Энрико, оставшись в одиночестве, стоял на своем. Маттео потерянно молчал.

Тоску в отличие от Тони слова девушки ничуть не удивили: она видела, как те двое снова купались вдвоем поздно ночью, когда праздничную иллюминацию уже погасили. Тони о празднике ничего не знала: в субботу вечером она с Джиджи и молодежью ездила на балет в Нерви. Ей об этом рассказала Тоска, которая спустилась на пляж засветло, когда Альдо и несколько местных еще готовили иллюминацию.

— Я пошла туда потому, что ваша соседка, мать троих детей, попросила помочь присмотреть за ее ребятишками. Одной-то в темноте за ними не углядеть, и потом, что уж там говорить, она такая растяпа… — Она сделала паузу, ожидая вопросов, но Тони молчала, и Тоска продолжала рассказывать, правда уже без энтузиазма: — На берегу собралось много детей, и большие и маленькие. В туристическом агентстве раздобыли лампочки — на каждой что-то вроде венчика из вощеной бумаги. Малыши кладут их на воду у самого берега, а те, что постарше, отплывают на глубину или завозят их далеко на водных велосипедах. В общем, настал момент, когда море все засверкало огнями. Течением эти лампочки относит, и постепенно они все соединяются в один большой венок. А погода вчера была отменная, так что зрелище получилось — лучше некуда…