Она друг Пушкина была. Часть 2 - [5]

6 апреля 1831 года: Снова в нашей семье довольно серьёзная болезнь — у Мими Опочининой; сначала — воспаление печени, а сейчас, говорят, каверна в лёгких. Ей тринадцать с половиной лет и у неё прелестное лицоI

А через три года Долли рассказывает о её первом выезде в свет:

25 июля 1834 года: Мими Опочинина появилась в светском обществе и пожинала успех. У неё свежее и красивое лицо, но непримечательная фигура. Существует целое поколение мелких женщин.

Всё сходится — летом 1834 г. Марии Опочининой было шестнадцать с половиной лет. Следовательно, годы её жизни (1812—1863) в справке Г. Лебедева указаны неправильно. На полотне же изображена молодая дама лет двадцати—двадцати двух, уже знающая цену своим прелестям, уже изощрённая в светском этикете и очень уверенная в себе.

Кто б смел искать девчонки нежной

В сей величавой, в сей небрежной

Законодательнице зал.

А как с Александриной — соответствует ли её возраст указанным в списке Лебедева годам её жизни — 1814—1868? И опять нахожу подтверждение в дневнике Фикельмон.

9 декабря 1831 года: Двор дал большой бал, в Белом зале, поистине императорский праздник, великолепный, грандиозный, но не очень занимательный, как все официальные торжества… Александрина Опочинина появилась впервые в обществе. Она мила, хорошо сложена, остроумна и, я уверена, будет иметь успех.

Относительно возраста Александрины Лебедев не ошибся, но Мария оказалась не старше, а моложе сестры на четыре года. И всё же кто та с хорошеньким, лукавым личиком девушка рядом с предполагаемой Долли — Александрина или Екатерина Тизенгаузен? Уж очень она похожа на очаровательную сестру Дарьи Фёдоровны с неаполитанской акварели А. Брюллова. Похожа и на ту с предполагаемого портрета Карла Брюллова, что видели в венецианском дворце Клари-Альдрингена журналисты Глушакова и Бочаров. А также на молодую женщину с картины А. Ладюрнера «Развод караула у Зимнего дворца», о которой пойдёт речь дальше. Пока же изображённые на картине Чернецова по-прежнему считаются Александриной и Марией Опочининой. Но может, когда-нибудь исследователи найдут неопровержимые доказательства, что художник нарисовал не сестёр Опочининых, а их кузин — Долли и Екатерину.

Пытаюсь выяснить, когда и кто выполнил абрисы фигур и надписи к ним. Нынешние пушкинисты не сомневаются — это сделал Чернецов. Но так ли это было на самом деле? Никаких подтверждений тому не сохранилось. А может, кто-то другой значительно позже, когда художник уже умер[11] и стало забываться, кто есть кто на этой картине, по указанию из дворца нарисовал наброски и попытался восстановить имена изображённых? В глаза сразу же бросается разница с оригиналом: непохожесть лиц, неуклюжесть абрисов, словно фигуры выполнены другой, неумелой рукой любителя. Всё это не вяжется с представлением о Чернецове, умевшем легко добиваться сходства с моделью. Ещё непонятнее история с калькой, хранившейся в раме картины. На ней лишь бюстовое и совсем уж схематичное изображение персонажей. Юная прелестная дама, напоминающая Долли, превратилась в безобразную длинноносую пожилую женщину. Подписи внизу сделаны иным, не тем, что над прорисями, почерком. Даже не будучи графологом, определённо можно заявить: писавший явно не учился каллиграфии, буквы не связаны, корявы — так не писали в XIX веке, это не очень интеллигентный почерк послереволюционного периода. Автор ошибался, зачёркивал написанное, вставлял другие имена. Я почти убеждена: персонажи атрибутировались спустя много лет после создания картины. И в самом деле, зачем нужны были расшифровки в тридцатых годах, когда все изображённые хорошо знали друг друга? А если так, то уехавшую за границу и забытую в России Долли Фикельмон позднее вполне можно было принять за напоминавшую её чертами Марию Опочинину. Кузины из кутузовского рода в самом деле были похожи друг на друга. Сильные гены их деда проявились даже в чертах его правнучки Элизалекс Фикельмон-Клари.

Но что стоит убеждение, не подкреплённое фактами?! Их необходимо найти! За справкой обращаюсь к рекомендованному мне знатоку иконографии, сотруднику Русского музея Косолапову Борису Анатольевичу. Нет, он ничего не знал об истории набросков. Звоню Вадиму Петровичу Старку, крупному специалисту по портретам XVIII—XIX веков. И он не смог ответить на мой вопрос. Консультируюсь с известным искусствоведом И. Б. Чижовой. Она иронично снисходительна к моей настырности новоявленной пушкинистки. Итог нашей беседы всё тот же. Остаётся последняя надежда — Граната Иустиновна Назарова. Редко можно теперь встретить в людях столь интеллигентную доброжелательность, которую излучала эта женщина. Всю жизнь посвятила пушкинистике, занималась исследованием «Парада на Царицыном лугу». Внимательно выслушала меня, посочувствовала, своей душевностью, словно бальзамом, согрела мне душу, но также не добавила ничего нового. Она подарила мне свою статью «Из семейного архива Нащокиных» и сопроводила её трогательной надписью с пожеланием успехов в моих поисках. А они пока безрезультатны. И единственные мои аргументы — логика и интуиция, а они, как известно, в судебной защите порой оказываются сильнее фактов! — позволяют мне считать очаровательную незнакомку на картине Дарьей Фёдоровной Фикельмон.