Она друг Пушкина была. Часть 2 - [3]

— система свободной торговли, приложенная к разговору. Не то что в других обществах, в которых задирчиво и стеснительно господствует запретительная система: прежде чем выпустить свой товар, свою мысль, справляться с тарифом; везде заставы и таможни[5].

Но вернёмся к самому дневнику. Можно лишь сожалеть, что отрывки из записок Фикельмон о Поэте цитируются в трудах пушкинистов в отрыве от их контекста. Контекста, который воспроизводит атмосферу мастерской, где плелись адские козни, — фон трагедии Поэта. Ценность записей и в ином — в параллелях с дневником Пушкина. Внимание обоих часто привлекали одни и те же события в жизни общества, страны, в политике. И это особенно интересно для исследователей эпохи.

Поэт и Долли… Бесспорно, они были хорошими друзьями. Пушкин ценил её ум, образованность, непринуждённое очарование, естественную простоту, вежливую и уважающую толерантность. Фикельмон — талант, остроумие, широту взглядов, блестящего собеседника. Миф об их романе окончательно развеется, когда целиком будет опубликован её дневник.

Парад на Марсовом поле

Петербург ликовал — пала Варшава. Царь ознаменовал победу над польскими повстанцами грандиозным парадом гвардии на Марсовое поле. Присутствовал весь двор, дипломаты, знатные иностранцы в столице, сановные чиновники, жандармы, князья из инородцев. Удостоился ли этой чести Пушкин, нам неизвестно. Скорее всего нет — лето он провёл с молодой женой в Царском Селе. В столицу вернулся во второй половине октября. Тогда он ещё не был придворным, которому по должности надлежало присутствовать на официальных торжествах, — камер-юнкерство было пожаловано ему в виде «новогоднего подарка» к 1834 году. В записях его дневника о польских событиях, о параде ни слова. Столь великолепное зрелище вряд ли бы прошло мимо внимания Поэта. О событии рассказывает его свидетель Долли Фикельмон.

6 октября (1831 г.) стало прекрасным днём для императора и всех русских. Наконец-то исполнили «Те Deum» — благодарственную молитву в честь окончания войны с Польшей. Посреди Марсова поля перед построенными войсками находилась специально сооружённая открытая эстрада. Там, перед императором, официальные власти, дипломатический корпус и всё духовенство вознесли к небу этот благодарственный, идущий из глубины сердец гимн! императрица со своими придворными дамами в это время находилась в церкви Михайловского дворца. Во время залпов я думала о потоках слёз, которые льются и ещё долго не иссякнут в Польше. Затем императрица в сопровождении гарцевавшего на лошади императора провела смотр всего войска. Сама она с княгиней Варшавской[6]ехала в своей парадной карете. Идея эта достойна сердца императора! Он произвёл в офицеры своего сына, которому едва исполнилось 9 лет. Верные престолу находящиеся здесь поляки — Красинский, Замойский и др., были награждены русскими орденами. Какими несчастными выглядели они![7]

Вскоре император распорядился увековечить это событие модному в то время художнику Григорию Чернецову. Присуждённое недавно звание академика живописи принесло ему особую популярность. Царь пожелал, чтоб на картине были представлены все красавицы Петербурга — дамы большого света и дамы полусвета, — знаменитые актрисы, балерины императорского театра. Полусвет этот незримыми, но крепкими нитями был связан с высшим обществом, являлся его кулисами, где петербургская знать находила отдохновение от скучной, чинной светской жизни. В нём развлекались все — от самого императора и великих князей до незнатных мелких чиновников. Театр, особенно балет, с самого его зарождения в России поставлял любовниц двору. Великие князья влюблялись в актрис, дарили им драгоценности, имения, производили на свет незаконнорождённых детей, присваивали им титулы, заботились об их карьере. В этом полусвете произошло возмужание и последнего русского царя Николая II, тогда ещё великого князя. В юношеском дневнике цесаревича мелькало имя «маленькой К.», знаменитой балерины Матильды Кшесинской. Любопытно увидеть эти кулисы глазами дамы света, графини Фикельмон, случайно туда заглянувшей.

В последнюю неделю карнавалов у Львовых представили оперу Теофила Толстого[8]; несмотря на слабых певцов-любителей, представление прошло очень хорошо. Это оригинальная и гармоничная музыка. Последовавший за оперой бал меня очень позабавил. Я оказалась средь второстепенного общества, считавшего нас досадными чужаками и посему не обращавшего на нас особенного внимания. В высшем обществе мы с Фикельмоном всегда остаёмся послом и посланницей. Там же были всего лишь двумя безынтересными фигурами, при этом не особенно удобными, ибо занимали места, которые могли быть предоставлены другим, более примечательным, чем мы. Впрочем, это общество отличается непретенциозностью и замечательной естественностью. В этой непринуждённости, возможно, присутствует известная доля вульгарности, но вместе с тем и добродушие и искренняя весёлость[9].

Чернецов усердно принялся за работу. Император сам присматривал за ней. Тайное честолюбие двигало им — полотно должно в любом отношении превзойти известную картину Крюгера «Парад в Берлине», украшавшую дворец его тестя Фридриха Вильгельма III. Картина Чернецова предназначалась для Зимнего дворца. Двор могущественной Российской империи ни в чём не должен уступать прусскому. Чернецову Николай сказал: «Напиши вид с парадом в ту меру, как Крюгер!» И художник понял — во что бы то ни стало надо сделать лучше. Не просто парад, а апофеоз политике несравненного императора, его блестящему двору, его доблестной гвардии. Но вместе с тем она должна показать миру и грядущим поколениям, каким либеральным и просвещённым монархом был Николай. А посему среди участников парада необходимо представить тех, кому отряжено возвеличивать «Незабвенного», — музыкантов, художников, учёных, журналистов, писателей. Царь приказал изобразить и библиотекаря Эрмитажа, и учителя фехтования великого князя — цесаревича Александра. Для пущего эффекта можно показать и представителей низших сословий, верой и правдой служивших царю и отечеству, — первостатейных купцов, фабрикантов, лакеев, кучеров, сельского поэта — крепостного крестьянина Фёдора Слепушкина, и даже мастерового Петра Телушкина, сумевшего починить без лесов крест на шпиле Петропавловской крепости.