Она друг Пушкина была. Часть 2 - [48]
Гр. Фикельмон продолжает отмечать малейшие подробности из жизни Пашковой: вторая беременность, прекрасное имение под Петергофом, выглядит чудесно, по-прежнему красива, чрезвычайно добра и мила, благополучное рождение дочери, послеродовое осложнение, наконец, её появление в свете в марте 1833 г. — похорошела и по-прежнему естественна весела и непретенциозна.
Пушкин, конечно же, часто виделся в салоне Долли с её любимой приятельницей. И вряд ли остался равнодушным к прелестям красивой и очаровательно скромной Марии.
Эти волшебницы-польки!
У историка Соловьёва вычитала, что польские аристократы составляли примерно треть петербургского общества. Польские пани были самыми очаровательными женщинами столицы. Дальнейшее убедит в этом — Текла Шувалова (урождённая Валентинович), Елена Завадовская (Влодек по отцу-поляку), Мария Потоцкая и её дочери Софья Киселёва и Ольга Нарышкина, фаворитка Александра I Мария Антоновна Нарышкина (урожд. Святополк-Четвертинская), Юлия Татищева — в девичестве Конопко, Елизавета Бутурлина-Комбурлей, Елизавета Ксаверьевна Воронцова-Браницкая, Наталья Строганова-Кочубей (Кочубеи — обрусевший польский род), Надежда и её сестра Наталья Соллогуб (их отец — обрусевший поляк), Стефания Радзивилл, её мать Теофилия Моравская. Этот список польских фамилий можно продолжать и продолжать — Хованские, Оболенские, Виельгурские, Бельские, Завадовские, Закржевские, Трубецкие, Острожские, Ходкевичи…
Особенно часто взор Фикельмон останавливался на красавице княжне Стефании Радзивилл.
Запись 1 августа 1829 г.: Мадам фон Витгенштейн, урождённая Радзивилл, красивая молодая женщина.
Запись 5 сентября 1829 г.: Большой бал у Лавалей по случаю свадьбы их дочери с Коссаковским. Много народу, красивые туалеты. Определённо самые красивые женщины: Завадовская, графиня Витгенштейн, принцесса Урусова, Пушкина (Мария Александровна Мусина-Пушкина). Графиня Витгенштейн — высокая, стройная, с тонкими нежными чертами, скромная, миловидная, весьма учтивая, робкая и очень молодая.
И снова о ней после приёма у Станислава Потоцкого 26 ноября 1829 г.: Счастливое выражение мадам Витгенштейн — прелестно, а её добрая улыбка — словно отражение блаженства её сердца. Она всегда в компании двух красивых подруг — мадемуазель Россети, маленькой довольно пикантной брюнетки с глазами южанки, и мадемуазель Ярцевой, высокой, белокурой, белолицей и очень красивой.
Княжна Стефания Радзивилл была самой близкой подругой Смирновой-Россет. А вот Ярцева — всего лишь противной товаркой. И вдобавок — гусыней, конюшенной девкой (Ярцева была дочерью офицера царских конюшен), коварной девкой… вероломной женой… неблагодарной дочерью… дурной сестрой… несправедливой матерью. Язычок у Россети резал острее бритвы! Уж кого она ненавидела — так ненавидела смертельно и на всю жизнь, — этими эпитетами она наградила Ярцеву уже в старости, когда воспоминала дни своей прекрасной фрейлинской весны.
Пушкин был знаком с тремя девицами. О его приятельстве со Смирновой не стоит говорить — об этом много писано. Он ценил Смирнову за остроумие, живость, начитанность. Наверное, она повлияла на его отношение к Любови Ярцевой — в замужестве Суворовой. Граф Александр Аркадьевич Суворов-Рымникский, корнет л.-гв. Конного полка, а с 1831 г. — полковник Фанагорийского гренадерского полка, флигель-адъютант, был внуком генералиссимуса князя италийского Суворова. Смотря по обстоятельствам, он был у Смирновой то прекрасным и честным малым, то круглым дураком. Но, по её же словам, любил свою жену, несмотря на все её капризы, вероломство и всем известный адюльтер с товарищем мужа Витгенштейном.
В городе много говорят о связи молодой княгини Суворовой с графом Витгенштейном, — записал Пушкин в дневнике 28 февраля 1834 г. — Заметили на ней новые бриллианты, — рассказывали, что она приняла их в подарок от Витгенштейна (будто бы по завещанию покойной его жены), что Суворов имел за то жестокое объяснение с женою etc. etc. Это пустые сплетни: бриллианты принадлежали К-вой, золовке Суворовой, и были присланы из Одессы для продажи. Однако неосторожное поведение Суворовой привлекает общее внимание. Царица её призывала к себе и побранила её, царь ещё пуще. Суворова расплакалась. Votre Majesté, je suis jeune, je suis heureuse, j'ai des succès, voila pourquoi l'оп m'envie etc.[107] Суворова очень глупа и очень смелая кокетка, если не хуже.
О бриллиантах вспоминала и Смирнова:
Не дремала и Любинька Суворова; ей достались бриллианты с умершей её подруги, которую она преследовала своей притворной преданностью[108].
Через несколько дней — 17 апреля — Пушкин вновь упомянул о ней в дневнике:
Суворова брюхата и, кажется, не вовремя. Любопытные справляются в «Инвалиде» о времени приезда её мужа в Петербург. Она уехала в Москву.
Ныне мы с умилением говорим о высокой дворянской нравственности, вздыхаем о безвозвратно ушедших золотом и серебряном веках русской культуры, возрождаем титулы и родословные. А как разворошишь это наше благородное прошлое, окунёшься в мерзкие интриги титулованных, образованных, болтающих на иностранных языках господ и госпож, аж жуть берёт! Вроде бы как созерцаешь издали прекрасное мозаичное панно. Но стоит приблизиться к нему ближе, как чудесные, яркие образы распадаются на множество разноцветных плиток из камня, керамики или смальты. Исчезают светотени, перспектива, объёмность фигур, мягкие овалы, выразительность глаз. Тысячи кусочков простой земной материи, химические элементы, превращённые искусной рукой мастера в красивую картину. Так и наши представления при приближении к мозаичной картине прошлого — исторического или собственного, личного — оказываются всего лишь вечной человеческой иллюзией! Путешествие в нашу историю разочаровывает. С огорчением констатируешь: никакой-то разницы нет между ними — высокородными, и нами — оплебеившимися, униженными, раздавленными чудовищными экспериментальными системами нашего века. Голубая кровь при анализе оказывается буро-красной, будь у тебя хоть пятьдесят колен родовитых предков. И всё та же грешная человеческая плоть, которая иногда облагораживается воспитанием, духом, душой. Но последние два качества — от Бога!..
